его дискуссию с подкованным в диалектике Нье Хо-Т’ингом. Но у Лю Хань был аргумент, которому Томалсс ничего не мог противопоставить: ее автомат.
– Это месть, – сказала она.
– Ах! – Томалсс наклонил голову. – Пусть духи Императоров прошлого презреют мой дух.
Он тихо ждал, когда она прикончит его. Конечно, она видела войну и ее кровавые последствия. Это она придумала, как устраивать взрывы, которые убивали, ранили, увечили маленьких чешуйчатых дьяволов, – и чем больше, тем лучше. Но лично она никого не убивала, тем более на таком близком расстоянии. Это, как она поняла, оказалось очень непростым делом.
Рассердившись на Томалсса, заставившего ее смотреть на него, как на человека, а не уродливого чужака, рассердившись на себя за то, что Нье расценил бы это как слабость, она повернулась и вышла из комнаты. Захлопнув внутреннюю дверь, закрыла ее на замок, затем проделала то же самое с внешней дверью.
Она направилась обратно к общежитию. Ей не хотелось быть вдали от Лю Мэй дольше, чем этого требовала абсолютная необходимость. С каждым новым китайским словом, которое ребенок обучался понимать и произносить, она побеждала Томалсса снова и снова.
За ней увязался какой-то мужчина:
– Эй, прекрасная сестрица. Я дам тебе пять мексиканских долларов, настоящее серебро, – если ты покажешь мне свое тело.
Он приглашающее звякал монетами, но в голосе слышалась злоба.
Лю Хань быстро обернулась и направила автомат ему в лицо.
– Я покажу тебе это, – прорычала она.
Мужчина вскрикнул, как испуганная утка. Он повернулся и пустился бежать, шлепая сандалиями по хутуну. Лю Хань устало пошла своей дорогой. Томалсс был меньше ростом, чем эксплуататоры-люди, которых знала Лю Хань (она вспомнила аптекаря Юй Мина, который пользовался ею так же безжалостно, как другие мужчины, которых на свою беду она встретила в самолете, который никогда не садится на землю, исключая одного только Бобби Фьоре). Томалсс был чешуйчатым, он был более уродливым, он был – или должен был быть – более сильным физически.
Но был ли он на самом деле хуже?
– Я просто не знаю, – сказала она, вздохнув, и пошла дальше.
– Что за мерзкая страна! – воскликнул Бэгнолл, осмотревшись по сторонам.
На своем трудном пути на север из Пскова они с Кеном Эмбри и Джеромом Джоунзом уже миновали озера Псковское и Чудское, оставшиеся слева и сзади.
Они расплатились колбасой со стариком, который переправил их на лодке через реку Нарва. Теперь они двигались на северо-запад, в сторону балтийского берега.
К востоку от Пскова от лесов сохранилось одно воспоминание. Кругом лежала плоская равнина, плоская настолько, что Бэгнолл не мог понять, как озера и реки не выплескиваются из берегов. Эмбри думал о том же.
– Должно быть, кто-то прошелся по этим местам утюгом, – сказал он.
– Да уж, кто-то, – ответил Джоунз. – Мать-природа, вот кто. В последний ледниковый период, бог знает сколько тысячелетий назад, льды дошли аж до этих мест, затем отступили. Они смяли землю, как человек придавливает лист растения камнем через доску.
– Меня это как-то не беспокоит, – сказал Бэгнолл. – Мне это неинтересно, и все тут. Она не только плоская, она еще и бесцветная. Вся зелень, которая должна быть яркой, здесь бледная. Не думаю, что это из-за солнца, хотя теперь оно в небе почти двадцать четыре часа в сутки.
– Мы находимся не очень высоко над уровнем моря, – сказал Эмбри. – Интересно, насколько эти земли засолены? Может, это и влияет на растения?
– Хорошая мысль, – сказал Бэгнолл. – Приятно объяснять все, что попадается на глаза. Не знаю, правильно ли твое объяснение, но придется с ним согласиться как с необходимостью войти в первый попавшийся, даже самый неудобный порт, если разразилась буря, так ведь?
– Кстати, о портах… – Эмбри вынул карту. – Лучшее, что я могу сказать, – мы примерно в десяти милях от берега. – Он показал на северо-запад. – Вот тот большой столб дыма, думаю, поднимается от большого промышленного центра Кохтла-Ярве.
Его ирония относилась не к названию местности – просто он принял точку на карте, обозначавшую город, за мушиный след.
– Похоже, там что-то творится, – заметил Джером Джоунз, – если только не ящеры нанесли по нему удар.
– Не думаю, что это – из-за военных разрушений, – сказал Кен Эмбри. – Дым поднимается ровно и постоянно. Мы наблюдали его весь прошедший день и еще полдня, и он вряд ли менялся. Думаю, что русские, или немцы, или еще кто-то, кто контролирует город, жгут там всякую дрянь, чтобы не дать ящерам увидеть с неба, что там внизу.
– Вы все не о том, – сказал Бэгнолл. – Главный вопрос – где нам легче добыть судно? Заявиться прямиком в этот Кохтла-Ярве или же лучше поискать счастья где-нибудь поблизости на Балтике в рыбацкой деревушке?
– И что лучше, иметь дело с солдатами или с крестьянами? – спросил Джоунз.
– Если мы попробуем иметь дело с крестьянами и что-то пойдет не так, мы переключимся на солдат, – рассудил Бэгнолл, – Но если не получится с солдатами, то все может кончиться плохо.
Его товарищи поразмыслили и почти одновременно кивнули в знак согласия.
– Правильное решение, Джордж, – сказал Эмбри.
– Я чувствую себя несколько библейски, выбирая направление по столбу дыма, – сказал Джером Джоунз, – хотя мы и идем не на него, а в сторону.
– Вперед, – сказал Бэгнолл, сориентировавшись так, чтобы выйти к балтийскому берегу восточнее Кохтла-Ярве.
Бэгнолла поражали советские просторы. Он подумал, что сибирские степи должны быть еще больше и пустыннее, но и в Эстонии земли было немало, можно было всю и не возделывать. Это удивляло его. Пройдя мимо фермы, окруженной полями, англичане вскоре обнаруживали, что дальше идет необработанная земля, которая тянется до следующей фермы.
Хотя они приближались к балтийскому берегу, фермы чаще попадаться не стали. Бэгнолл начал беспокоиться, смогут ли они найти рыбацкую деревню, когда дойдут до берега.
Преимущество путешествий в это время года – можно идти столько, насколько хватает сил. На широте, соответствующей примерно широте Ленинграда, солнце заходило не более чем на два часа и не уходило глубоко за горизонт, создавая непрекращающиеся сумерки. Даже в полночь северное небо ярко сияло, и пейзаж был пронизан молочным светом. Как сказал Кен Эмбри в тот вечер:
– Теперь местность совсем не уродливая – напоминает неяркую провинцию страны сказок, не так ли?
В этом исходящем из ниоткуда свете без теней было трудно определять расстояние. Дом и сарай, до которых вроде бы оставалась целая миля, через две минуты неожиданно оказались прямо перед носом.
– Попросим убежища на ночь? – спросил Бэгнолл. – Я бы лучше поспал в соломе, чем разворачивать одеяло на земле, где оно наверняка промокнет.
Они приблизились к ферме, не скрываясь. Пропуск, выданный Александром Германом, им пришлось предъявить всего пару раз: крестьяне вопреки их волнениям в целом были настроены к ним дружественно. Но когда они находились от фермы примерно в четверти мили, по оценке Бэгнолла, кто-то внутри закричал.
Бэгнолл нахмурился.
– Это не по-немецки. Ты что-нибудь понял, Джоунз?
