– Есть много мест, где немцев любят еще больше, – сказала она, и возмущенный нацист заткнулся. Если бы они играли в шахматы, то она выиграла бы размен.
Ратуша, где помещался штаб немецкого командования, находилась неподалеку от перекрестка Бривибас и Калейю. Людмиле здание в готическом стиле показалось старым, как само время. Часовых у входа не было (Кром в Пскове тоже снаружи не охранялся), чтобы не выдать место штаба ящерам. Но, открыв резную дверь, Людмила обнаружила, что на нее смотрят двое враждебного вида немцев в более чистых и свежих мундирах, чем она привыкла видеть.
– Что вам нужно? – спросил один из них.
– Русская летчица. Она говорит, что имеет депешу из Пскова для командующего, – ответил говорливый сопровождающий. – Я решил, что мы доставим ее сюда, а вы уж с ней здесь разберетесь.
– Женщина? – Часовой посмотрел на Людмилу по-другому. – Боже мой, это и в самом деле женщина? Из-за хлама, который на ней надет, я и не понял сначала.
Он полагал, что она говорит только по-русски. Она изо всех сил старалась смотреть на него свысока, что было не так-то просто, поскольку он был сантиметров на 30 выше.
Мобилизовав весь свой немецкий, она сказала:
– Уверяю вас, это в любом случае не имеет для вас никакого значения.
Часовой вытаращил глаза. Ее сопровождающие, успевшие увидеть в ней до некоторой степени человеческое существо – и как настоящие солдаты недолюбливавшие штабных, – без особого успеха попытались скрыть усмешки. От этого часовой рассердился еще больше. Ледяным голосом он произнес:
– Идемте со мной. Я отведу вас к адъютанту коменданта.
Адъютант был краснолицым, похожим на быка мужчиной с двумя капитанскими звездочками на погонах. Он сказал:
– Давайте сюда депешу, девушка. Генерал-лейтенант граф Вальтер фон Брокдорф-Алефельдт – занятой человек. И передам ему ваше послание, как только представится возможность.
Возможно, он подумал, что титулы и сложная фамилия произведут на нее впечатление. Если так, он забыл, что имеет дело с социалисткой. Людмила упрямо выдвинула вперед подбородок.
– Нет, – сказала она. – Мне приказано генералом Шиллом передать послание вашему коменданту – и никому больше. Я солдат и подчиняюсь приказу.
Краснолицый стал еще краснее.
– Один момент, – сказал он и поднялся из-за стола.
Он вышел в дверь, расположенную у него за спиной. Когда он вернулся, можно было подумать, что он только что съел лимон.
– Комендант примет вас.
– Хорошо.
Людмила направилась к этой же двери. Если бы адъютант не отступил поспешно в сторону, она налетела бы прямо на него.
Она ожидала увидеть породистого аристократа с тонкими чертами лица, надменным выражением и моноклем. У Вальтера фон Брокдорф-Алефельдта действительно были тонкие черты лица, но, очевидно, только потому, что он был больным человеком. Его кожа выглядела как желтый пергамент, натянутый на кости. Когда он был моложе и здоровее, он, возможно, был красив. Теперь же он просто старался держаться, несмотря на болезнь.
Он удивил ее тем, что встал и поклонился. Его мертвая улыбка показала, что он заметил ее удивление. Тогда он удивил ее еще раз, заговорив по-русски:
– Добро пожаловать в Ригу, старший лейтенант. Так какие же новости вы доставили мне от генерал-лейтенанта Шилла?
– Я не знаю. – Людмила протянула ему конверт. – Вот послание.
Брокдорф-Алефельдт начал вскрывать его, но прервался, снова вскочил и спешно вышел из кабинета в боковую дверь. Вернулся он бледнее, чем прежде.
– Прошу извинить, – сказал он, вскрыв конверт. – Кажется, меня мучает приступ дизентерии.
Похоже, это гораздо хуже, чем приступ: если судить по его виду, он умрет самое большее через день. Людмила знала, что нацисты держатся за свои посты с таким мужеством и преданностью – или фанатизмом, – как никто другой. Временами, когда она видела это собственными глазами, она удивлялась: как такие приличные люди могут подчиняться такой системе?
Это заставило ее вспомнить о Генрихе Ягере, и через мгновение щеки ее залил румянец. Генерал Брокдорф-Алефельдт изучал послание генерала Шилла. К ее облегчению, он не заметил, как она покраснела. Пару раз он хмыкнул, тихо и сердито. Наконец он поднял взор от письма и сказал:
– Мне очень жаль, старший лейтенант, но я не могу сделать того, что просит немецкий комендант Пскова.
Она и представить не могла, чтобы немец говорил с такой деликатностью. Он, конечно, был гитлеровцем, но
– А о чем просит генерал Шилл? – спросила она, затем поспешила добавить: – Если, конечно, это не слишком секретно для моего уровня?
– Ни в коей мере. – Он говорил по-русски, как аристократ. – Он хотел, чтобы я помог ему боеприпасами… Он сделал паузу и кашлянул.
– То есть он не хотел бы зависеть от советских поставок, вы это имеете в виду? – спросила Людмила.
– Именно так, – подтвердил Брокдорф-Алефельдт. – Вы ведь видели дым над гаванью? – Он вежливо дождался ее кивка, прежде чем продолжить. – Это все еще горят грузовые суда, которые разбомбили ящеры, суда, которые были доверху нагружены всевозможным оружием и боеприпасами. Теперь у нас самих жестокая нехватка всего, и поделиться с соседом мне нечем.
– Мне жаль слышать это, – сказала Людмила.
К своему удивлению, она поняла, что говорит не только из вежливости. Ей не хотелось, чтобы немцы в Пскове стали сильнее, чем советские войска, но и ослабление немцев по сравнению с силами ящеров было тоже нежелательным. Найти баланс сил, который устраивал бы ее, было непросто. Она продолжила:
– У вас будет ответ генералу Шиллу, который вы отправите со мной?
– Я подготовлю ответ, – ответил Брокдорф-Алефельдт, – но вначале… Бек! – повысил он голос. В кабинет быстро вошел адъютант.
– Принесите что-нибудь старшему лейтенанту из столовой, – приказал Брокдорф-Алефельдт, – она проделала долгий путь с бессмысленным поручением и, несомненно, не откажется от чего-нибудь горячего.
– Слушаюсь, герр генерал-лейтенант! – сказал Бек и повернулся к Людмиле. – Если вы будете добры подождать, старший лейтенант Горбунова.
Он пригнул голову, словно метрдотель странного декадентского капиталистического ресторана, и спешно удалился. Если его начальник отнесся к Людмиле с уважением, значит, точно так же к ней отнесется и он.
Когда капитан Бек вернулся, в руках он держал поднос с большой дымящейся тарелкой.
– Майзес зупе ар путукрейму, латышское блюдо, – объяснил он, – суп из крупы со взбитыми сливками.
– Благодарю вас, – сказала Людмила и принялась за еду.
Суп был горячим, густым, питательным и по вкусу не казался непривычным. В русской кухне тоже обычно много сливок, правда чаще кислых, то есть сметаны, а не свежих.
Пока Людмила насыщалась, Бек вышел в свой кабинет и вскоре вернулся с листом бумаги, который положил перед генералом Брокдорф-Алефельдтом. Немецкий комендант Риги изучил письмо, затем посмотрел на Людмилу, но продолжал молчать и заговорил, только когда она отставила тарелку.
– Я хочу попросить вас об одолжении, если вы не возражаете.
– Это зависит от того, какого рода одолжение, – настороженно ответила она.
Улыбка графа Брокдорф-Алефельдта делала его похожим на скелет, который только что услышал
