– Удалось договориться об обмене?
Очевидно, он ожидал ответа на этом же языке, которого русские не знали. Удерживать союзников от того, чтобы они не вцепились друг другу в горло, было непростым делом. И Бэгнолл ответил на немецком, который многие в Красной Армии понимали:
– Нет, мы не договорились. Ящерам надо поговорить со своим начальством, прежде чем они решат, давать нам книги или нет.
Русские восприняли это как должное. В их понимании выйти хотя бы на дюйм за пределы приказа было опасно. Если все кончится провалом, вся вина ляжет на тебя. Борк презрительно фыркнул – в вермахте приветствовалась большая инициатива.
– Что же, ничего не поделаешь, – сказал он, повторив затем по-русски: –
–
Ехать верхом было не так приятно, как в теплом автомобиле, но хотя бы ноги и бедра не мерзли. До Пскова он ездил на лошади всего раз пять. Теперь он чувствовал себя готовым участвовать в скачках. Разумом он понимал, что до дерби ему еще далеко, но успехи в освоении верховой езды поощряли его воображение.
Переночевав в холодном лагере, к полудню он вернулся в Псков и сразу направился в Кром, средневековый каменный замок, чтобы доложить о задержке генерал-лейтенанту Курту Шиллу и командирам партизан Николаю Васильеву и Александру Герману, совместно управлявшим в городе. Среди офицеров, как он и ожидал, находился и Кен Эмбри. Служащий королевских ВВС, относительно беспристрастный, он играл роль смазки между офицерами вермахта и Красной Армии.
После доклада Бэгнолл и Эмбри направились в деревянный домик, в котором они жили вместе с Джеромом Джоунзом. Когда они подошли поближе, то услышали грохот бьющейся посуды и громкие сердитые голоса двух мужчин и женщины.
– О, черт, это же Татьяна! – воскликнул Кен Эмбри.
– Точно, – сказал Бэгнолл.
Они перешли на бег. Тяжело дыша, Бэгнолл добавил:
– Какого черта она не оставляет в покое Джоунза после того, как переключилась на этого немца?
– Потому что так было бы удобнее для всех, – ответил Эмбри.
Со времени, когда Эмбри был пилотом, а Бэгнолл бортинженером «ланкастера», они постоянно состязались в цинизме и остроумии. На этот раз верх одержал Эмбри.
Бэгнолл, однако, был лучшим бегуном и на пару шагов опередил товарища. Он охотно отказался бы от этой победы. Но, раз уж так случилось, он распахнул дверь и ринулся внутрь – и Эмбри вместе с ним.
Георг Шульц и Джером Джоунз стояли лицом к лицу и кричали друг на друга. Татьяна Пирогова собиралась швырнуть тарелку. Судя по осколкам, предыдущая попала в Джоунза, и это не означало, что следующая не полетит в голову Шульца. Бэгнолла порадовало, что Татьяна бросается посудой, вместо того чтобы снять с плеча снайперскую винтовку Мосина-Нагана с оптическим прицелом[4].
Она была поразительной женщиной: светловолосая, голубоглазая, прекрасно сложенная – в общем, если лицо и тело для вас главное, лучшего и не найти. Не так давно она начала обхаживать Бэгнолла, и ее любовная связь с Джоунзом была не единственной причиной, по которой он отклонил ее притязания. Лечь с ней в постель – все равно что с самкой леопарда: процесс забавный, но позволить себе повернуться к ней спиной никак нельзя.
– А ну заткнитесь, – закричал он вначале по-английски, затем по-немецки и наконец по- русски.
Трое спорщиков и не подумали утихомириться, вместо этого они начали орать на вошедшего. Он подумал, что прекрасная Татьяна швырнет тарелку в него, но она этого не сделала.
Хороший знак, подумал он. И хорошо, что теперь они кричат на него. Поскольку он, слава богу, не спал ни с кем из троих, возможно, ссора станет менее острой.
За его спиной подал голос Кен Эмбри:
– Что за чертовщина здесь творится?
Он сказал это на той же смеси русского и немецкого, которой пользовался при переговорах генерал-лейтенанта Шилла с командирами русских партизанских отрядов. Их споры тоже частенько доходили чуть ли не до драки.
– Этот ублюдок продолжает спать с моей женщиной! – кричал Георг Шульц, тыкая пальцем в Джерома Джоунза.
– Я – не твоя женщина! Я отдаю свое тело, кому захочу! – так же горячо кричала Татьяна.
– Да не нужно мне твое тело! – вопил Джером Джоунз на сносном русском языке: он учил этот язык в студенческие годы в Кембридже.
В свои двадцать с лишним лет он был худощавым парнем с умным лицом, ростом почти с Шульца, но далеко не такого плотного телосложения.
– Христос и все святые! Сколько раз я тебе должен это повторять!
Его живописная клятва Татьяну ни в чем не убедила. Вышло только хуже. Она плюнула на пол:
– Вот тебе Христос и все святые! Я – советская женщина, свободная от суеверий и чепухи. И если я захочу тебя, человечек, то ты будешь мой.
– А как же я? – спросил Шульц – как и остальные, во всю мощь своих легких.
– Здесь быть посредником приятнее, чем в генеральских ссорах, – тихонько сказал Бэгнолл Кену Эмбри.
Эмбри кивнул, затем бесстыдно улыбнулся.
– Интереснее слушать, не так ли?
– …спала с тобой, – отвечала Татьяна, – так что нечего жаловаться. И сейчас это делаю, хотя последний раз, когда ты лег на меня, ты назвал меня «Людмила»!
– Я? – сказал Шульц. – Да в жизни…
– Было, – сказала Татьяна с такой уверенностью, что спорить было бессмысленно, – и с очевидной злобной радостью. – Ты все мечтаешь об этой мяконькой советской летчице, по которой сохнешь, как щенок с высунутым языком. А если я подумаю о ком-то еще, у тебя трагедия! Если ты считаешь, что я плохо обращаюсь с твоим петухом, он может убираться к черту.
Она повернулась к Джоунзу, слегка качнув бедрами, и облизала губы. Бэгнолл не мог видеть, что она делает, но это не означало, что он был невосприимчив к этому. Так же, как и Джером. Он сделал полшага к Татьяне, затем с заметным усилием остановился.
– Нет, черт возьми! – закричал он. – Вот так я и влип в первый раз.
Он замолчал, взгляд его был задумчивым. Затем он перевел разговор на другую тему.
– Я не видел Людмилу несколько дней. Она еще не вернулась из последнего полета, да?
– Да, – ответил Шульц и покивал головой, – она улетела в Ригу и должна вскоре вернуться.
– Не обязательно, – сказал Бэгнолл, – генерал Шилл получил ответ на послание, которое доставляла она, и сказал, что комендант Риги воспользовался преимуществами ее легкого самолета для какого-то своего дела.
Ему было трудно сохранить невозмутимое выражение лица: Людмила Горбунова серьезно интересовала его, хотя и без взаимности.
– А, это хорошо, это очень хорошо, – сказал Шульц, – я не слышал об этом.
Татьяна попыталась разбить тарелку об его голову, но он был проворен и успел отбить удар. Тарелка пролетела через комнату, грохнулась о деревянную стену и разбилась. Татьяна обругала его по- русски и на ломаном немецком. Высказав все и кое-что повторив, она прокричала:
– Раз никому до меня дела нет, идите вы все к чертовой матери!
Выскочив из дома, она хлопнула дверью. Соседи могли бы подумать, что в дом попал артиллерийский снаряд.
И тут Георг Шульц удивил Бэгнолла – он рассмеялся. А затем эта деревенщина – подумать только! –
