процитировала Гете:
– Die ewige Weibliche – вечная женственность… – Он покачал головой. – Не понимаю, как я попался…
– Должно быть, любовь, – невинно предположил Кен Эмбри.
– Боже упаси! – Шульц обвел взглядом осколки разбитой посуды. Его взгляд остановился на Джероме Джоунзе. – Черт бы побрал вас, англичан.
– В ваших устах это просто комплимент, – ответил Джоунз.
Бэгнолл подошел поближе к оператору радара. Если Шульц что-то затеет, пусть знает, что Джерома одного не оставят.
Но немец только покачал головой, словно медведь, отгоняющий пчел, и вышел из дома. Он хлопнул дверью не так сильно, как Татьяна, но все же осколки посуды подпрыгнули на полу. Бэгнолл глубоко вздохнул. Происшедшее было все же лучше, чем драка, но и забавного в нем не было. Он хлопнул Джерома Джоунза по спине.
– Какого дьявола вы спутались с этим ураганом, который ходит в облике человека?
– Прекрасная Татьяна? – теперь Джоунз покачал головой, причем печально. – У нее не просто облик человека. У нее облик женщины – и в этом вся проблема.
– И она не хочет бросить вас, несмотря на то, что у нее есть этот лихой нацист? – спросил Бэгнолл.
«Лихой» – в отношении Георга Шульца не совсем подходящее определение. Больше сгодилось бы «способный», хотя и «опасный» тоже было бы правильно.
– Это именно так, – проговорил Джоунз.
– Почаще посылайте ее подальше, старик, и до нее в конце концов дойдет, – посоветовал Бэгнолл. – Вы ведь хотите избавиться от нее, не так ли?
– Большую часть времени – да, конечно, – ответил Джоунз. – Но временами, когда я… вы понимаете… – Он обвел взглядом усыпанный осколками пол и замолчал.
Бэгнолл закончил вместо него:
– Вы имеете в виду, когда вы возбуждены.
Джоунз печально кивнул. Бэгнолл посмотрел на Кена Эмбри, тот посмотрел на него. Они дружно застонали.
Нашествие ящеров превратило в руины сотни городов, но некоторым пошло на пользу. Например, Ламару, штат Колорадо. Городок в прерии, центр незначительного графства – таким он был до нашествия чужаков, теперь он превратился в центр обороны. Люди и грузы поступали в него, а не из него, как обычно.
Капитан Ранс Ауэрбах размышлял над этим, наблюдая за кусками баранины, шипящими на гриле в местном кафе. Топливом служил сухой конский навоз: вокруг Ламара было немного лесов, мало угля, а природный газ отсутствовал вовсе. Однако лошадей было множество – а сам Ауэрбах носил нашивки капитана кавалерии.
Официантка с мясистыми, как у борца-рекордсмена, руками поставила три кружки домашнего пива и большое блюдо вареной свеклы. Она мельком взглянула на баранину.
– Ух-ух, – сказала она не только себе, но и Ауэрбаху. – Рассчитали почти точно – будет готово через пару минут.
Ауэрбах подвинул одну кружку вдоль по стойке к Рэйчел Хайнс, которая сидела слева от него, другую – Пенни Саммерс, сидевшей справа, и поднял свою.
– За гибель ящеров! – сказал он.
– К черту их! – согласилась Пенни и выпила.
Она говорила с сильным среднезападным акцентом и вполне могла сойти за уроженку Ламара; техасский же протяжный выговор Ауэрбаха незамедлительно выдавал в нем пришельца. Но и Пенни, и Рэйчел родились не в Ламаре. Ауэрбах и его люди спасли их обеих из Лакина, штат Канзас, когда его отряд атаковал базу ящеров.
После секундного колебания Пенни Саммерс повторила, как эхо:
– За гибель ящеров! – и тоже отпила пива.
Теперь она все делала тихо и медленно. При побеге из Лакина ее отца изрубили в куски у нее на глазах. С тех пор она никак не могла опомниться.
Официантка обошла стойку и стала длинной вилкой накладывать куски баранины на тарелки.
– Ешьте, люди, – сказала она. – Ешьте как следует – неизвестно, когда вам снова выпадет такой шанс.
– Что правда, то правда, – сказала Рэйчел Хайнс и набросилась на баранину с ножом и вилкой.
Ее голубые глаза загорелись, когда она проглотила большой кусок. Она тоже изменилась после побега, но не ушла в себя, как Пенни. Теперь она носила ту же форму цвета хаки, что и Ауэрбах, только вместо капитанского значка на ней был один шеврон. Она стала неплохим солдатом, научилась ездить верхом, стрелять, не слишком много болтала, и остальные кавалеристы отдавали ей должное тем – и это было истинным комплиментом, – что по большей части относились к ней, как к мальчику.
Она вонзила зубы в мясо, нахмурилась и переложила вилку в левую руку, чтобы воспользоваться ножом.
– Как поживает палец? – спросил Ауэрбах.
Рэйчел посмотрела на свою руку.
– По-прежнему отсутствует, – доложила она и протянула руку так, что он мог рассмотреть промежуток между средним пальцем и мизинцем. – Этот сукин сын сделал мне так больно, что я обезумела. Но думаю, что могло быть и похуже, по-настоящему я не пострадала.
Немногие люди, которых знал Ауэрбах, могли бы говорить о ранении так безразлично. Если бы Рэйчел родилась парнем, то была бы лучше большинства из них.
Ауэрбах сказал:
– Предположительно этот Ларссен перебегал к ящерам с материалом, о котором они вроде бы не знают. К тому же он убил двух человек. Когда мы его схватили, то, что он нес, оказалось при нем. Жаль только, что и мы понесли потери, когда охотились за ним.
– Интересно, что такое он знал? – задумалась Рэйчел Хайнс.
Ауэрбах пожал плечами. Его солдаты неоднократно задавали тот же вопрос, когда получили приказ из Денвера поймать Ларссена. Он не знал ответа и мог делать только очень приблизительные предположения, которыми не делился с подчиненными. Некоторое время назад он возглавлял кавалерийский эскорт, который доставил в Денвер Лесли Гровса, и Гровс перевозил груз – он не говорил, что именно, – с которым обращался бережней, чем со святым Граалем. Если это не имело отношения к атомным бомбам, которые пару раз сбросили на ящеров, Ауэрбах был бы очень удивлен.
Пенни Саммерс сказала:
– Я потратила много времени в молитвах, чтобы все вернулись с задания целыми. Я делаю это каждый раз.
– Это не самое худшее из дел, – сказал Ауэрбах, – но выходить наружу, чтобы готовить еду, ухаживать за ранеными или делать еще что-то по вашему желанию, тоже не вредно.
С тех пор, как Пенни попала в Ламар, она проводила большую часть времени в маленькой меблированной комнатке перенаселенного жилого дома, размышляя и перечитывая Библию. Вытащить ее на ужин с бараниной было своего рода достижением.
По крайней мере, так он думал, пока она не отодвинула тарелку и не сказала:
– Я не люблю баранину. У нее странный вкус, и она очень жирная. В Лакине мы ее почти не ели.
– Вам надо поесть, – сказал ей Ауэрбах, зная, что это прозвучало по-матерински. – Просто необходимо.
И правда: Пенни была тонкой, как прутик.
