– Тебе известно, с кем ты разгуливаешь по улицам, ты же сказал, что ты еврей?
– Да, я знаю, что он немец, – ответил Мордехай. – Мы из одного партизанского отряда. Да, он нацистский солдат, но он умеет сражаться. И не раз надрал ящерам задницу.
– С немцем можно дружить. Даже с нацистом можно, – ответил еврей. – Мир – странное место, здесь еще и не такое случается. Но находиться рядом с тем, кто убивает твоих… – Он плюнул на землю у ног Фридриха.
– Я сказал, что мы – товарищи по оружию. И ничего не говорил про дружбу, – заявил Анелевич.
Разговор даже ему казался дурацким. Неожиданно его охватили страшные подозрения, и он покосился на Фридриха. Многие в партизанском отряде помалкивали о том, что делали до того, как пришли в отряд. Справедливости ради следует заметить, что он и сам ничего не рассказывал о себе. Но у немца, наверное, имелась особенно веская причина держать рот на замке.
– Товарищи по оружию. – Теперь еврей сплюнул под ноги Мордехаю. – Послушай меня, «товарищ». – Он произнес это слово с таким презрением и ненавистью, которые пристали разве что библейскому пророку. – Меня зовут Пинхас Сильверман. Я… был зеленщиком в Липно. Если ты не оттуда, значит, ты никогда не слышал про наш городок, расположенный к северу от Лодзи. Там и сотни евреев не набралось бы – человек пятьдесят, не больше. Мы неплохо ладили со своими соседями-поляками.
Сильверман замолчал и окинул Фридриха мрачным взглядом.
– Однажды, после того как немцы захватили Польшу, к нам заявился… взвод – кажется, это так называется? – полицейского батальона. Они собрали нас, мужчин, женщин и детей… меня, мою Йетту, Арона, Йосселя и маленькую Голду… и отвели нас в лес. Он, твой драгоценный товарищ, был среди тех немцев. Я не забуду его лицо до самой смерти.
– Ты был в Липно? – спросил Анелевич у Фридриха.
– Понятия не имею, – равнодушно ответил тот. – Я побывал в огромном количестве польских городов.
– Услышь глас ангела смерти! – пронзительно взвизгнул Сильверман. – «Я побывал в огромном количестве польских городов». Так он говорит. Конечно, побывал. И убивал евреев. В живых не оставался никто – разве что по чистой случайности. Например, я – такая случайность. Он застрелил мою жену, застрелил нашу дочь, которую она держала на руках, он застрелил моих мальчиков, а потом он выстрелил в меня. Я получил тяжелое ранение головы. – Сильверман прикоснулся рукой к лицу. – Наверное, поэтому он и его дружки-убийцы решили, что я умер вместе со своей семьей, имеете со всеми остальными. Они ушли. Я сумел встать и добраться до Плока, он побольше Липно и расположен неподалеку. Я почти вылечился, когда немцы начали зачищать Плок. Там они убивали не всех. Некоторых, тех, кто мог работать, отправляли сюда, в Лодзь. Я оказался среди несчастных, кому выпала судьба стать их рабами. Но Бог ко мне добр, и я могу отомстить мерзавцу, уничтожившему мою семью.
– Полицейский батальон? – Анелевич посмотрел на Фридриха с нескрываемой ненавистью.
Немец всегда вел себя как солдат. Он сражался не хуже любого другого солдата, и Анелевич решил, что он из вермахта. Плохо, конечно, но он слышал, да и был знаком с некоторыми приличными парнями из немецкой армии еще до того, как появились ящеры. Они делали свою работу, и все. Но те, кто служили в полицейских батальонах…
Самое лучшее, что про них можно сказать, – это то, что они иногда убивали не всех евреев в городах и деревнях, в которых побывали. Некоторых они оставляли в живых и отправляли на тяжелые работы. И он, еврей, сражался рядом с Фридрихом, спал, делил пищу, бежал из лагеря! Его затошнило.
– Что ты можешь сказать в свою защиту? – спросил он.
Из-за того, что он делил с Фридрихом тяготы партизанской жизни, и потому, что до определенной степени был обязан ему жизнью, Анелевич не позвал вооруженных парней сразу. Он хотел услышать, как Фридрих будет оправдываться.
– Мне сказать, что я сожалею о содеянном? – пожав плечами, спросил Фридрих. – Мне это поможет? – Он снова пожал плечами, явно не рассчитывая, что кто-нибудь отнесется серьезно ко второму вопросу. Он помолчал немного. – Не могу сказать, что я страшно сожалею о случившемся. Я выполнял приказы. Офицеры говорили нам, что вы, евреи, враги рейха и вас нужно уничтожать. И потому… – Он еще раз пожал плечами.
Анелевич уже слышал подобные слова от нацистов, попавших в плен к евреям, когда помогал ящерам изгнать немцев из Варшавы. Прежде чем он успел как-то отреагировать, Пинхус Сильверман зашипел:
– Моя Йетта, мои мальчики, моя малышка были вашими врагами? Они представляли опасность для вас, ублюдков? – Он хотел плюнуть Фридриху в лицо, но промахнулся, и слюна медленно сползла по кирпичной стене пожарной станции.
– Отвечай ему! – крикнул Анелевич, потому что Фридрих молчал.
– Яволь, герр генерал-фельдмаршал! – сказал Фридрих и залихватски щелкнул каблуками. – Ты меня поймал. Вы поступите со мной так, как посчитаете нужным, как это делал я, выполняя приказы своего командования. Когда Англия сбросила на нас свои бомбы и погибло множество женщин и детей, английские летчики считали их своими врагами. И еще – прежде чем вы меня пристрелите – должен заметить, что, когда мы сбрасывали бомбы на Англию, мы тоже убивали мирных жителей. Ну, и чем я отличаюсь от пилота бомбардировщика, если не считать того, что у меня в руках была винтовка, а не целый самолет, начиненный бомбами?
– Но евреи, которых ты убивал, не сделали тебе ничего плохого, – сказал Мордехай, который уже обсуждал это с Фридрихом раньше. – Часть Польши входила в состав Германии, и некоторые евреи сражались на стороне кайзера в прошлой войне. Зачем же убивать их сейчас?
– Офицеры говорили нам, что они враги. Если бы я обращался с ними не как с врагами, кто знает, что было бы со мной сейчас? – спросил Фридрих. – И еще один вопрос, Шмуэль… если бы ты мог сделать громадный омлет из всех яиц ящеров, ты бы его поджарил, чтобы они больше никогда нас не беспокоили?
– Нам твоя нацистская болтовня ни к чему, – заявил Сильверман. – Скажи мне вот что, нацистский подонок, что бы ты стал делать, если бы нашел человека, убившего твою жену и детей? Что бы ты сделал, если бы оказалось, что он даже не помнит, как убил их?
– Я бы прикончил ублюдка, – ответил Фридрих. – Но я ведь всего лишь нацистский подонок и в жизни не разбираюсь. Сильверман посмотрел на Мордехая.
– Ты его слышал. Он сам себя приговорил – если бы он этого не сделал, я бы ему помог.
Фридрих тоже взглянул на него, словно хотел сказать: «Мы вместе сражались, а теперь ты собираешься меня убить? Ты ведь давно знал, кто я такой – по крайней мере частично. Ты же сознательно от себя отталкивал это знание, чтобы мы не вцепились друг другу в глотки?»
– Фридрих, – вздохнув, проговорил Анелевич, – я думаю, нам нужно пойти на рыночную площадь Балут.
На площади располагался не только рынок; там находились административные учреждения лодзинского гетто. Кто-нибудь наверняка узнает Мордехая Анелевича. Не исключено, что это поможет Фридриху. Впрочем, другим наверняка захочется открыть его настоящее имя Хаиму Румковскому – или ящерам.
– Значит, ты тоже решил сказать им, что меня нужно повесить? – поинтересовался Фридрих.
– Нет, – ответил Анелевич.
Пинхас Сильверман издал сердитый стон. Не обращая на него внимания, Анелевич продолжил:
– Сильверман расскажет о том, чем ты занимался до появления ящеров. А я – о том, как ты себя вел после их прихода, точнее все, что мне известно. Чаша весов должна склониться…
Фридрих рассмеялся ему в лицо.
– Неужели ты думаешь, что сейчас, когда обстоятельства изменились, когда евреи смогли поднять голову, меня ждет что-нибудь хорошее?
– Мы верим в понятие, о котором вы, нацисты, вероятно, никогда не слышали. Это справедливость, – ответил Анелевич.
– Чушь собачья, – сказал Фридрих. – Итак, именем справедливости ты собираешься…
Не договорив, даже не изменив направления взгляда, он ударил Анелевича в живот и
