– Нужно было и вина у него прихватить, – заявил Скорцени. – Одному богу известно, сколько французов успело помочиться в эту реку и какую заразу мы можем подцепить, напившись из нее.
– Раньше меня это тоже беспокоило, – ответил Ягер. – Да и сейчас беспокоит, но уже не так сильно. Если слишком часто что-то делаешь, перестаешь задумываться. – Он тряхнул головой. – Точно так же бывает, когда убиваешь людей, понимаешь?
Скорцени кивнул.
– Да, мне твои рассуждения нравятся. Ты прав, конечно же, прав.
Ягер осторожно продолжал:
– Тебе не кажется, что к евреям это тоже относится? Чем больше ты убиваешь, тем легче тебе в следующий раз.
Вокруг не было никого, лишь раскидистый дуб да резвые птицы. Если нельзя сказать о том, что думаешь, хотя бы здесь, тогда где можно? А если ты вообще не можешь говорить о том, что думаешь, зачем жить на свете? Ты человек или безмозглая машина?
– Только вот про это – не со мной, – заявил Скорцени и тряхнул головой, словно отгонял назойливых мух. – Ты не забыл, что я сражался рядом с евреями в России? Кстати, и ты тоже, мы тогда напали на ящеров и украли у них взрывчатый металл.
– Я не забыл, – ответил Ягер. – И я не о том…
Он замолчал. Сколько пленных евреев добывают уран в Геттингене и доставляют его в замок Гогентюбинген? Много, конечно. Ягер сам не выносил им приговора, но использовал для достижения целей, которые считал важными. Он снова попытался объяснить Скорцени, что имеет в виду:
– Если у рейха грязные руки, разве могут они быть чистыми у нас?
– Не могут, – добродушно ответил Скорцени. – Война – вообще штука грязная, она пачкает все, к чему прикасается. А евреи стали ее частью. Боже праведный, Ягер, неужели ты сможешь чувствовать себя чистым после того, как мы подарим Альби нашу маленькую дозу радости и хороших новостей?
– Это совсем другое дело, – упрямо выставив вперед подбородок, заявил Ягер. – Ящеры могут отстреливаться – и стреляют даже лучше нас. Но выстраивать евреев на краю ямы, а потом расстреливать… или лагеря в Польше… Люди будут помнить об этом даже через тысячу лет.
– А кто помнит армян, которых турки убивали во время последней войны? – спросил Скорцени. – Они умерли, и больше не о чем говорить. – Он потер руки, словно мыл их.
Однако Ягер не желал успокаиваться.
– Даже если ты и прав…
– Я совершенно прав, – перебил его Скорцени. – Кого сегодня волнует судьба карфагенян? Или, например… как они правильно называются, герр доктор, профессор археологии… альбигенцев, наверное, так? Я имею в виду жителей городка, в который мы с тобой направляемся.
– Даже если ты и прав, – повторил Ягер, – погибли не все евреи. В Польше, которую захватили ящеры, их достаточно, и они позаботятся о том, чтобы наши имена на веки вечные покрыл позор.
– Если мы победим в войне, это не будет иметь никакого значения. А если проиграем – тем более. – Скорцени встал. – Идем, мы доберемся до Альби к заходу солнца, а потом будем ждать, когда прибудут наши игрушки.
Разговор был окончен. Ягер тоже поднялся на ноги. «Ну, и чего еще ты ждал?» – спросил он у самого себя. Большинство немецких офицеров вообще отказывались обсуждать еврейскую тему. До определенной степени откровенность Скорцени – это уже шаг вперед. Но только до определенной степени. Ягер зашагал в сторону Альби.
Лю Хань чувствовала себя невидимкой. Держа в руках плетеную корзинку, она могла бродить по пекинским рынкам, и никто не обращал на нее внимания. Она была всего лишь одной женщиной из тысяч, может быть, миллионов. Никто ее не замечал – так не замечают блоху среди множества других, поселившихся на спине собаки.
– Представь себе, что ты блоха, – учил ее Нье Хо-Т’инг. – Ты крошечное существо, но твой укус может оказаться очень чувствительным.
Лю Хань до смерти надоело играть роль блохи. И быть невидимкой. Она всю жизнь провела в тени. Ей хотелось сделать что-нибудь замечательное и храброе, что-нибудь такое, чтобы чешуйчатые дьяволы пожалели о том, что заставляли ее страдать. Разумеется, когда она была у них в руках, они заставили ее выйти из тени.
Она молила Будду и всех остальных богов и духов, готовых ее услышать, чтобы они оберегли ее от такого опыта в будущем.
– Бок чои, очень свежие, – крикнул ей торговец прямо в ухо.
Другие предлагали ячмень, рис, просо, пшеницу, птицу, свинину, специи – все, что только можно себе представить.
На другом рынке, где она побывала чуть раньше, продавали консервы: кое-что китайского производства, другие от иностранных дьяволов. Лю Хань затошнило, когда она представила себе, какая там еда. Маленькие чешуйчатые дьяволы кормили ее этой гадостью, когда держали в плену на своем самолете, который никогда не садится на землю. Стоит ей съесть хотя бы кусочек, она вспомнит о времени, которое мечтает забыть. Правда, там был Бобби Фьоре, который подарил ей ребенка, но чешуйчатые дьяволы отняли у нее дочь, а Бобби Фьоре убили.
Впрочем, она на некоторое время задержалась около продавца консервов, которые были редкостью в Пекине, в особенности те, что делали иностранные дьяволы. Продавец, наверное, имел связи с чешуйчатыми дьяволами, раз мог похвастаться таким невероятным ассортиментом. Может быть, кто-нибудь из них подойдет к его прилавку, и тогда ей удастся подслушать их разговор. Нье Хо-Т’инг рассказал ей, что точно так же использовал Бобби Фьоре в Шанхае: язык чешуйчатых дьяволов понимали далеко не все, и такие люди очень ценились.
Однако продавец, хоть и был в услужении у ящеров, оказался далеко не дураком.
– Эй, женщина! – крикнул он, обращаясь к Лю Хань. – Ты покупаешь что-нибудь или решила за мной шпионить?
– Я просто хочу немного отдохнуть, господин, – жалобно пролепетала Лю Хань. – Я не могу покупать ваши замечательные консервы, они слишком дорогие для меня. – Она не кривила душой, цены на консервы были запредельные, и Лю Хань совершенно спокойно добавила: – К сожалению.
Впрочем, ее объяснения не успокоили торговца, и он рявкнул, показав ей кулак:
– Иди, отдыхай в другое место. Я думаю, ты врешь. Если я еще раз тебя здесь увижу, я напущу на тебя полицию.
Значит, и правда он состоит на службе у чешуйчатых дьяволов. Пекинская полиция, как и полиция остальных китайских городов, полностью и безоговорочно подчинялась ящерам.
Лю Хань прошла по маленькой рыночной площади и, достигнув ее границы, показала пальцем на торговца консервами и завопила:
– Посмотрите на дурака, который лижет задницы маленьким чешуйчатым дьяволам!
После этого она быстро скрылась в одной из боковых аллей. Если повезет, соседи торговца начнут его сторониться, а может быть, он лишится части своих покупателей.
Она не считала, что одержала победу, потому что он прогнал ее, прежде чем у его прилавка появился кто-нибудь из чешуйчатых дьяволов. Она купила пару лианг као у продавца с большой корзиной – рисовые пирожки с бобами и горохом в сладком сиропе, – съела их и отправилась к центральным улицам Пекина. Чешуйчатые дьяволы редко решались входить в аллеи и узкие переулки города, значит, если она хочет узнать про их планы, нужно идти туда, где они бывают.
И конечно же, когда она вышла на Та Ча Ла, улицу Больших Ворот, она, как и ожидала, увидела там множество чешуйчатых дьяволов. На улице располагалось множество роскошных лавок, торговавших шелками, а еще здесь было множество кафе и ресторанов.
Однако чешуйчатые дьяволы не покупали шелка и не заходили в рестораны. Они собрались вокруг бродячего театра, чье представление отлично смотрелось бы на детском дне рождения.
