из деяний Гэндальфа при жизни не было бесцельным. Те, кто шел за ним, не знают всех его замыслов и не могут рассказать о них. Но что бы ни случилось с проводником, следовавшие за ним неповинны. Не сожалей о том, что приветствовал гнома. Если бы наш народ был изгнан давным-давно из Лотлориена, кто из Галадрима, даже сам Келеборн мудрый, проходя мимо, не пожелал бы взглянуть на свое древнее отечество, даже если бы оно стало жилищем драконов?
Темна вода в Келед-Зарам и холодны истоки Кибал-Нале, прекрасны были многоколонные залы Казад-Дума в древние дни, до падения великих королей. — Она взглянула на Гимли, сидевшего понуро и печально, и улыбнулась. И гном, слыша названия, произнесенные на его древнем языке, поднял голову и встретился с ее взглядом, ему показалось, что он заглянул в самое сердце врага и увидел там любовь и сострадание. На лице его появилось удивленное выражение, потом он улыбнулся в ответ.
Он неуклюже встал и поклонился по манере гномов, сказав:
— Но еще прекраснее живая земля Лориен, а госпожа Галадриэль прекраснее всех драгоценностей в недрах земли.
Наступила тишина. Наконец вновь заговорил Келеборн.
— Я не знал, что ваш путь был так труден, — сказал он. — Пусть Гимли забудет мои резкие слова: я говорил от беспокойного сердца. Я помогу вам, чем только смогу, каждому в соответствии с его желанием и нуждами, но особенно тому из маленького народа, кто несет ношу.
— Ваша цель известна нам, — сказала Галадриэль, глядя на Фродо. — Но мы не будем открыто говорить о ней. Но, может быть, не напрасно пришли вы в эту землю в поисках помощи, как и предполагал Гэндальф. Ибо господин Галадрима считается мудрейшим из эльфов Средиземья, и подарки его богаче, чем у могущественнейших королей. На рассвете дней он жил на западе, и я с ним жила неисчислимые годы, еще до падения Нарготронда и Гондолина я перешла горы и мы вместе долгие века боролись, постепенно уступая.
Это я впервые созвала Белый Совет. И если мои желания не остались неосуществленными, то лишь благодаря Гэндальфу Серому. Без него, наверное, все пошло бы по-другому. Но даже сейчас остается надежда. Я не буду давать вам совета, говоря, делайте то или делайте это. Не в деянии, не в сопротивлении, не в выборе того или иного пути могу я вам быть полезна, но лишь в знании того, что будет. Но я говорю вам: ваш поиск проходит по лезвию ножа — оступитесь хоть немного, и вы погибли, а вместе с вами погибло все. Но пока все товарищество едино, еще остается надежда.
Тут она обвела их глазами, по очереди пытливо вглядываясь в каждого. Никто, кроме Леголаса и Арагорна не смог долго выдержать ее взгляд. Сэм быстро покраснел и повесил голову.
Наконец госпожа Галадриэль освободила их от своего взгляда и улыбнулась.
— Пусть не тревожатся ваши сердца, — заметила она. — Сегодня ночью вы будете отдыхать в мире.
Они вздохнули и почувствовали неожиданную усталость, как те, кого долго и упорно допрашивали, хотя ни одного слова не было сказано открыто.
— Теперь идите! — сказал Келеборн. — Вы отягощены печалью и трудом. Даже если бы ваш поиск не касался нас так тесно, вы бы смогли отдохнуть в этом городе, пока не восстановите силы и не излечитесь. Теперь вы будете отдыхать, и мы пока не станем говорить о вашем дальнейшем пути.
В эту ночь товарищество спало на земле, к большому удовлетворению хоббитов. Эльфы воздвигли для них павильон среди деревьев у фонтана и поставили в нем мягкие диваны. Затем, проговорив своими прекрасными эльфийскими голосами пожелания мира, покинули путников. Путешественники еще некоторое время говорили о своей предыдущей ночи, и о дневном пути, и о господине и о госпоже, но у них не хватало решимости заглядывать дальше.
— Почему ты покраснел, Сэм? — спросил Пиппин. — Можно было подумать, что у тебя нечиста совесть. Надеюсь, ничего хуже замысла стащить у меня одеяла не было в твоем мозгу?
— Я никогда не думаю о таких вещах, — ответил Сэм, не настроенный шутить. — Если хотите знать, я почувствовал, что на мне ничего нет, и мне это не понравилось. Она глядела внутрь меня и спрашивала, что я буду делать, если она даст мне возможность вернуться домой, в Удел, в хорошенькую нору с… с собственным небольшим садом.
— Интересно, — сказал Мерри. — Я чувствовал почти то же самое, только… только… Больше я не буду говорить, — скованно добавил он.
Все, казалось, испытали одно и то же: каждый чувствовал, что ему предлагают выбор между лежащей впереди тьмой, полной опасностей, и тем, что он страстно желает — это желание было совсем рядом, и чтобы получить его, нужно было только свернуть с дороги и предоставить поиск и войну с Сауроном остальным.
— Мне кажется также, — сказал Гимли, — что мой выбор сохранится в тайне и будет известен только мне.
— Мне это кажется чрезвычайно странным, — заметил Боромир. — Может, это было только испытание, и она хотела прочесть наши мысли с добрым намерением, но я вынужден также сказать, что она искушала нас и предлагала то, что в ее власти дать. Нет необходимости говорить, что я отказался слушать. Люди Минас Тирита верны своему слову…
Но что предлагала ему госпожа, Боромир так и не сказал.
Что же касается Фродо, то он не говорил ничего, хотя Боромир засыпал его вопросами.
— Она дольше всего смотрела на вас, хранитель Кольца, — сказал он.
— Да, — ответил Фродо, — но что бы ни пришло мне в голову, путь там и останется.
— Но поберегись! — сказал Боромир. — Я не очень верю этой эльфийской госпоже и ее шуткам.
— Не говорите злого слова о госпоже Галадриэль, — строго сказал Арагорн. — Вы не знаете, о чем говорите. Ни в ней, ни в этой земле нет зла, если только человек не приносит его с собой. Но пусть он тогда побережется! И только сегодня ночью впервые с Раздола я буду спать без страха. Я хочу крепко уснуть и хоть на время забыть свое горе. Сердце мое и руки устали.
Он лег на диван и немедленно уснул.
Остальные вскоре последовали его примеру, и ничто не тревожило их сон. Проснувшись, они увидели, что лужайка перед павильоном освещена ярким светом дня и фонтан сверкает на солнце.
Несколько дней они провели в Лотлориене. Все это время ярко светило солнце, только изредка выпадал мягкий теплый дождь и, проходя, оставлял все живое свежим и чистым. Воздух был прохладен и мягок, как ранней весной, однако путники чувствовали, что вокруг усиливается зима. Им казалось, что они ничего не делают, только едят, пьют, отдыхают и прогуливаются меж деревьями, и этого было довольно.
Они не видели больше господина и госпожу и мало разговаривали с эльфами: мало кто из лесного народа знал язык вестрон. Халдир распрощался с ними у шел обратно к северным границам, где были установлены сильные посты после тех новостей о Мории, что принесли путники. Леголас почти все время проводил с Галадримом и после первой ночи не спал с товарищами, хотя возвращался, чтобы поесть и поговорить с ними. Уходя, он часто брал с собой Гимли, и остальные удивлялись этой перемене.
Путешественники часто говорили о Гэндальфе, и то, что каждый знал о нем, ярко вставало перед их глазами. Когда прошли усталость и боль, горе от потери стало осознаваться острее. Они часто слышали поблизости голоса эльфов и знали, что те слагают плачи о гибели Гэндальфа: они часто слышали это имя среди мягких звучных слов, которых не могли понять.
Митрандир, Митрандир, — пели эльфы, — о Серый Пилигрим! — Так они любили называть его. Но когда Леголас был с товариществом, он не переводил им песни, сказав, что не обладает нужным искусством и что горе его так велико, что вызывает слезы, а не песню.
Фродо был первым, кто попытался излить свое горе в запоминающихся словах. Ему редко хотелось сочинить песню или стихотворение, даже в Раздоле он слушал, но сам не пел, хотя в памяти его хранилось множество стихотворных строк. Но сейчас, когда он сидел у фонтана в Лориене и слышал вокруг голоса эльфов, его мысли приняли форму песни, и песня эта показалась ему красивой. Но когда он попытался повторить ее Сэму, то смог вспомнить лишь часть.
