— А что наверху? — спросил Падильо.
— Отдельные кабинеты. От шести до двадцати человек.
— Толковая идея.
— К тому же и выгодная.
— И каков наш недельный доход?
Я назвал цифру.
— А сколько ты заработал на прошлой неделе?
— На полторы тысячи долларов больше, но это скорее исключение, чем правило.
— А Хорст сейчас здесь?
Мы подошли к дневному бармену, я представил его Падильо, а затем попросил позвать Хорста. Тот появился из кухни, где, вероятно, проводил очередную инспекцию. Завидев Падильо, он сбился с шага, но быстро пришел в себя.
— Герр Падильо, как приятно видеть вас вновь, — заговорил Хорст по-немецки.
— И я рад тому, что вернулся, герр Хорст. Как вы поживаете?
— Очень хорошо, благодарю вас. А вы?
— И у меня все в порядке.
— Герр Хорст, я попрошу вас напомнить персоналу, что герр Падильо — мой партнер и полноправный владелец нашего салуна.
— Разумеется, герр Маккоркл. Позвольте сказать, герр Падильо, что я очень рад вашему приезду.
Падильо улыбнулся.
— Хорошо вновь оказаться среди друзей, герр Хорст.
Хорст просиял, и я уже молил бога, чтобы он не отсалютовал нам, как было принято в нацистской Германии. Но он ограничился тем, что поклонился и щелкнул каблуками. В вермахте Хорст носил звание капитана. Родился он в Пруссии и, по моему разумению, состоял в нацистской партии, но ни я, ни Падильо никогда не спрашивали его об этом. А метрдотелем он был замечательным, с феноменальной памятью на имена. И подчиненных держал в строгости.
— А где Карл? — спросил меня Падильо.
— На Капитолийском холме. Он зачарован конгрессом. Приходит около пяти и постоянно прикидывает, как закончится то или иное голосование.
Падильо взглянул на часы.
— Уже половина двенадцатого...
— Я как раз собирался предложить тебе выпить. Надеюсь, ты не сочтешь за труд наполнить наши бокалы?
Падильо обошел стойку бара.
— Что будете пить, приятель?
— 'Мартини'.
— Сухой?
— Так точно.
— Сколько мы берем за «мартини»?
— Девяносто пять центов, девяносто восемь с налогом.
— А чаевые?
— Редко у кого в кармане находятся десяти— или пятнадцатицентовики. Так что обычно они оставляют четверть доллара. Совесть не позволяет им ограничиться двумя центами.
Падильо смешал «мартини», разлил по бокалам, пододвинул ко мне мой.
Я пригубил.
— Мастерство осталось при тебе.
Падильо вновь обошел стойку, и мы сели с краю, наблюдая за прибытием первых посетителей. Они приглашали кого-то на ленч к двенадцати часам, но появлялись на четверть часа раньше, чтобы пропустить рюмку-другую.
К половине первого мы уже ограничивали пропускную способность бара, а потому я увел Падильо на кухню и представил его шеф-повару, после чего мы прошли в маленькую комнату, которую я приспособил под кабинет. Всю обстановку составляли письменный стол, три стула и бюро. А также диван, на котором я любил прикорнуть часа в три пополудни.
Я сел за стол.
— Я собираюсь позвонить в корпункт газеты Фредль и сказать, что она будет отсутствовать несколько дней. Не посоветуешь, какой мне назвать предлог?
— Грипп? Простуда?
— Отлично, — я позвонил, переговорил с шефом Фредль, заверив его, что все обойдется, и пообещав передать ей его пожелания скорейшего выздоровления.
— Что теперь? — спросил я, положив трубку.
— Самое трудное. Ожидание.
Я подошел к бюро и выдвинул ящик.
— Тогда тебе пора узнать, где я покупаю гамбургеры.
Следующий час мы провели за документацией. Поставщики, меню, сотрудники и их личностные особенности. Я показал Падильо, кому мы должны и сколько, отметил тех, кто делает двухпроцентную скидку, если мы платим до установленного срока, то есть перед десятым или пятым числом следующего месяца.
— О скидке я стараюсь договориться сразу, максимум через три месяца. Если поставщик на это не идет, я начинаю искать нового.
Еще проходя через кухню, я велел герру Хорсту провести Хардмана в кабинет, едва он покажется в салуне.
Двадцать минут второго в дверь постучали.
— Пришел мистер Хардман, — возвестил Хорст.
Хардман переступил порог, и без того маленькая комната разом уменьшилась вдвое.
— Привет, Мак. А как ваше самочувствие? — обратился он к Падильо.
— Отлично.
— Вы выглядите куда лучше, чем вчера. И у вас хороший портной, — последнее означало, что Хардману, который знал толк в одежде, понравился костюм Падильо. Он сел на диван и водрузил свое черные, за восемьдесят пять долларов, башмаки на один из стульев.
— Не желаете ли выпить? — спросил Падильо.
— С удовольствием. Шотландского с водой.
— Как мы его раздобудем? — Падильо повернулся ко мне.
— Нет ничего проще, — я снял телефонную трубку и один раз повернул диск. — Два «мартини» и шотландское с водой. Хорошее шотландское.
Мы поболтали о пустяках, пока официант не принес бокалы.
— Вы совсем осунулись, Мак, — Хардман одним глотком ополовинил бокал и посмотрел на меня. — Должно быть, что-то произошло, когда вы вернулись домой. Вероятно, с Фредль.
— Совершенно верно.
— Она убежала от вас с другим?
— Нет. Кто-то увел ее. Она не хотела уходить.
Здоровяк-негр медленно покачал головой.
— Это плохо. Могу я чем-нибудь помочь?
— Пока мы не знаем. Наверное, сейчас нас интересует другое — хотите ли вы помочь?
— А вы догадайтесь, хочу или нет? Черт, Фредль я почитаю за друга. Посмотрите, — обратился он к Падильо, — что она написала обо мне во франкфуртской, это в Германии, газете.
— Покажите ему оригинал, — предложил я. — Он читает по-немецки.
— Ясно, — Хардман достал из внутреннего кармана пиджака ксерокопию статьи. — Вот здесь.
Падильо то ли быстро прочел статью, то ли притворялся, что читает.
