— Готар был о себе слишком высокого мнения. Потому-то и отправился на тот свет.
— Он был мастер, — возразил Падильо. — Лично я удивлен, что он позволил кому-то подойти со спины, да еще с гарротой.
— Может, это проделки его сестры? — предположил Гитнер. — На нее такое похоже.
— Вполне возможно.
— Я думал, у вас роман.
— Был несколько лет тому назад.
— И чем все закончилось?
— Так ли тебе это интересно?
Рот Гитнера изогнулся в улыбке. Весьма неприятной.
— Ты полагаешь, что меня не должны интересовать подробности твоей личной жизни, так, Падильо?
— В общих чертах.
— Хорошо. Я просто хотел убедиться, что Ванда не дорога твоему сердцу и, случись с ней чего, ты не будешь это воспринимать как личное оскорбление.
— Не буду, — кивнул Падильо. — Но тому, кто попытается добраться до нее, сначала придется иметь дело со мной.
Гитнер медленно кивнул, скорее себе, чем кому-либо еще.
— Однако забавно.
— Еще как забавно, — не стал спорить Падильо.
— Ванда, конечно, рассказала тебе о Кассиме, — ненавязчиво вмешался Крагштейн.
— Она лишь сказала, что у нее есть клиент, которого вы подрядились убрать.
— Я думал, ты говорил...
— Я сказал, — перебил его Падильо, — что слышал о вашей заинтересованности в Кассиме и что меня заботит его здоровье. И все. Остальное ты домыслил сам.
— Но твоя договоренность с Готарами. Ты...
— Нет никакой договоренности.
— Ты хочешь войти в дело? — спросил Гитнер.
— Я уже в деле. Вопрос лишь в том, какова моя доля и кто мне заплатит.
Гитнер и Крагштейн многозначительно переглянулись. И решили, что их общее мнение должен выразить Крагштейн.
— Мы можем найти взаимоприемлемое решение, Майкл.
— Какое же?
— Оплата зависит от результата. Молодой человек должен подписать некие документы, как только его брат испустит дух. Если он их не подписывает, мы получаем крупную премию. Наше вознаграждение будет значительным, если он подпишет бумаги, но не вернется в Ллакуа. И мы останемся без гроша, если он подпишет документы и вернется в Ллакуа.
— А потому времени у вас в обрез, — подытожил Падильо.
— Совершенно верно, — кивнул Гитнер. — Мы торопимся.
— Кто ваш клиент?
— Какое это имеет значение? — ушел от прямого ответа Крагштейн.
— Для Маккоркла имеет.
— Правда? Почему?
— Он надеется, что за всем стоит злобный дядюшка.
— Дядюшек у Кассима нет, — ответил Гитнер.
— Может, двоюродные братья? — с надеждой спросил я.
— У него есть тетки и двоюродные братья, но дяди нет ни одного. Кроме как по материнской линии.
— Эти-то не в счет, — вздохнул я.
Гитнер посмотрел на Крагштейна.
— О чем он говорит?
— Мы обсуждаем возможность выработки договоренности с Падильо, так что давай не будем отвлекаться, — он повернулся к Падильо. — Продолжим?
— Конечно.
— Мы, разумеется, можем предложить несколько вариантов. Я бы предпочел следующий: помогая мисс Готар, ты не будешь показывать все, на что способен.
— Другими словами, в нужный момент отойдешь в сторону, — уточнил Гитнер.
— Сколько? — в лоб спросил Падильо.
Крагштейн уставился в потолок.
— Скажем, двадцать пять тысяч. Долларов, разумеется.
— И я, естественно, должен сообщить вам, где скрывается Кассим.
— Да, — кивнул Крагштейн. — Мы на это рассчитываем.
— И все за двадцать пять тысяч долларов.
— Совершенно верно, — подтвердил Гитнер. — За двадцать пять тысяч. Хорошее вознаграждение за то, что ничего не надо делать. Хотел бы я получить двадцать пять «кусков» за столь тяжелый труд.
— Какой задаток?
Крагштейн прошелся пальцами по холеной бороде.
— Полагаю, семьдесят пять сотен.
Падильо пренебрежительно рассмеялся.
— Вы и Ванда одного поля ягоды.
— Одного поля? — не понял Крагштейн.
— Работаете за гроши. Сколько нефти в Ллакуа? Восемьдесят миллиардов баррелей?
— Девяносто, — насупился Крагштейн.
Падильо наклонился вперед и перешел на английский.
— Это означает, что годовой доход этой страны, сейчас практически равный нулю, поднимется до семисот-восьмисот миллионов долларов, то есть станет больше, чем у Кувейта. Но все это в будущем. А сейчас у ваших работодателей не хватает денег и на пачку приличных сигарет.
— Деньги будут, — гнул свое Крагштейн.
— Сколько вы запросили. Франц? Четверть миллиона?
— Примерно, — ответил Гитнер.
— А мне вы предлагаете десять процентов, причем задаток, семьдесят пять сотен — вся наличность, которую вы можете наскрести. Говорит это об одном — вы на мели и взялись за это дело потому, что ничего другого вам не предлагали.
— Так ты отказываешься от нашего предложения, Падильо? — за вкрадчивым тоном Крагштейна ясно читалась угроза.
— Именно так, — Падильо встал. — Отказываюсь. Может, ваш клиент не знает, что мои услуги стоят недешево, но тебе это известно. Франц.
— Я слышал об этом, Падильо, — процедил Гитнер. — Об этом и о многом другом. Может, мне представится возможность выяснить, что правда, а что — ложь.
Я уже стоял плечом к плечу к Падильо, который долго смотрел на Амоса Гитнера, прежде чем перевел взгляд на Крагштейна.
— Может, ты сам скажешь ему, Франц, Кто-то да должен.
— Скажу что?
— Что он не так уж хорош.
Крагштейн вроде бы улыбнулся.
— А мне кажется, он молодец.
— Ты говоришь о физической силе и рефлексах?
— Разумеется.
— Тогда ты кое-что упустил.
