— Я никогда и не входил в ваш тесный кружок. Работал на вас, да, но не более того.
— Ваш труд оплачивался.
— Далеко не в полной мере. Вы хотели слишком многого, а платили чуть-чуть.
— Вы могли бы отказаться.
— Теперь могу, а тогда — нет. Я пытался, помните?
Сколько раз я отказывался? Десять? Пятнадцать? И всякий раз вы находили убедительные доводы, чтобы заставить меня согласиться, запаковать чемодан и ближайшим рейсом лететь на восток, к примеру, в Бреслау, причем шансы на возвращение никогда не поднимались до пятидесяти процентов.
— Но вы уже вышли из игры.
— И слава Богу.
— Мне нужна только информация.
— У меня салун, а не справочная служба.
— Близнецы чего-то хотели от вас. Чего именно?
Падильо поднялся, подошел к окну, чуть отдернул занавеску. Не думаю, что он углядел в темноте что-нибудь интересное.
— Помощи.
— От вас?
— Да.
— Но почему?
— Они думали, что за мной остался должок перед Паулем.
— Паулем? Он же мертв.
Падильо повернулся к нам, но, вместо того, чтобы ответить, принялся разглядывать довольно неплохой ирландский пейзаж, которым мы с Фредль украсили гостиную три или четыре месяца тому назад. Бурмсер откашлялся.
— Чем они занимались?
— Кого-то охраняли.
— Кого именно?
— Они не сказали. Но персону достаточно важную, раз этот человек смог их нанять.
— Почему им понадобилась помощь?
Падильо закончил осмотр пейзажа и впервые улыбнулся Бурмсеру.
— Франц Крагштейн, — не без удовольствия произнес он. — Вы помните Франца?
Напряжение разом покинуло Бурмсера. Он откинулся на спинку кресла, положил ногу на ногу, достал сигарету, прикурил от хромированной зажигалки. Падильо переместился к другой картине, портрету, написанному в начале века, который мне посчастливилось купить за бесценок.
— По-моему, им не было нужды пугаться Крагштейна.
— Парень выдохся, не так ли? — Падильо все еще оценивающе всматривался в портрет. — Тревожил их не Крагштейн, но его новый напарник. Или помощник.
— Кто?
— Амос Гитнер, — и Падильо резко повернулся, дабы понаблюдать за реакцией Бурмсера.
Зрелище того стоило. У Бурмсера отпала челюсть. В следующее мгновение он с такой яростью вдавил сигарету в пепельницу, словно решил раз и навсегда покончить с курением. Лоб его прорезали морщины. То ли он задумался, то ли заволновался. Он торопливо поднялся.
— Могу я воспользоваться вашим телефоном? — этот вопрос относился уже ко мне.
— Пожалуйста, — великодушно согласился я.
— Он уже в Штатах? — Бурмсер вновь повернулся к Падильо.
— Амос? Не имею понятия.
— Кто клиент близнецов, Падильо?
— Теперь это клиент Ванды, но я все равно не знаю, кто он. Я вообще ничего не знаю, хроме того, что он едет сюда или уже здесь, и Амос Гитнер ни в коей мере его не тревожит. А посему мне представляется, что клиент этот не слишком умен.
— Полностью с вами согласен, — и Бурмсер поспешил к телефону. Взял трубку, положил, взглянул на меня. — А второй аппарат у вас есть?
— В спальне. По коридору налево.
Несколько минут спустя Бурмсер вернулся, с растрепанными седыми волосами, словно во время разговора он непрерывно теребил их то ли от раздражения, то ли волнуясь. Судя по возрасту и по продолжительности службы в том таинственном агентстве, что постоянно отправляло Падильо в срочные поездки, он наверняка занимал генеральскую должность. Падильо удалось выйти из игры, но с немалым трудом и не без потерь: раненый, он едва не утонул в Рейне. И вот теперь меня более всего интересовало, а удастся ли ему остаться за кромкой поля.
Бурмсер вновь пробежался рукой по волосам.
— Он хочет поговорить с вами.
— Кто? — переспросил Падильо.
— Наверное, президент, — вставил я.
— Я за него не голосовал.
— Может, об этом он и хочет с тобой поговорить.
— Ради Бога, Падильо, он ждет.
Падильо пересек гостиную и взял трубку. Поздоровался, потом долго слушал, никак не меньше трех минут. Я догадался, что слушает он человека, который руководил агентством Бурмсера, избегающего известности мультимиллионера, когда-то увлекавшегося историей Древней Греции, но во время второй мировой войны попавшего в разведку. Там он и остался. Вероятно, потому, что современный мир показался ему куда интересней исторических реликвий.
— Пусть все напишут на бланке Белого дома, — произнес наконец Падильо. Послушал секунд пятнадцать-двадцать, потом добавил: — Вы можете называть это шантажом, но мне нужны гарантии, — на его лице отразилось раздражение, пока он выслушивал очередную тираду собеседника. — Это не мой стиль... Хорошо... Я понимаю... Да, он здесь, — и он протянул трубку Бурмсеру.
Тот послушал секунд пятнадцать, сказал: «Да, сэр», — но попрощаться не успел, потому что на другом конце провода бросили трубку.
Бурмсер повернулся к Падильо.
— Он говорит, что вы действуете в одиночку.
— Совершенно верно.
— А как же он? — Бурмсер кивнул в мою сторону, намекая, что меня не приглашали к участию в разговоре.
Падильо задумчиво посмотрел на меня.
— Мы можем связать его, засунуть в рот кляп и спрятать его в стенном шкафу.
— О Господи, — Бурмсер шагнул к двери. — Ну почему я должен говорить с такими людьми? — взявшись за ручку, он обернулся. — Вы знаете, как найти меня. Падильо.
— Не проводите у телефона слишком много времени.
— Амос Гитнер, — повторил Бурмсер. — Вы думаете, что справитесь с ним?
— Не попробуешь — не узнаешь, — философски заметил Падильо.
— Это точно, — Бурмсер широко улыбнулся. — Полагаю, это относится не только к вам.
Он уже распахнул дверь, когда я остановил его.
— Вы кое-что забыли.
Он вновь обернулся.
— Что?
— Вы забыли положить трубку на телефоне в спальне.
Глава 6
