должностным, а потом выкручивать на убийство уже в тюрьме. Что с ним произошло, ума не приложу. Испугался, что ли?
— Может быть и так. Все-таки молодой еще парень. Вы себя вспомните, Мария Сергеевна: разве вы с таких дел начинали? Сопротивление милиционеру да развратные действия — самые страшные преступления, которые вам доверяли расследовать. Вы первое убийство получили в производство далеко не сразу. А посмотрите, что с молодежью происходит! Их сразу, как кутят в воду, бросают в дела о мафиозных разборках, а ведь для того, чтобы с обвиняемыми хотя бы на равных разговаривать, надо какой-никакой жизненный опыт иметь. А они что имеют? Кроме того, что почерпнули из книг и кино?
— Владимир Иванович, я вас очень прошу: пусть тогда он всем по должностным составам обвинение предъявит, хоть так их покусаем. После предъявления обвинения можно хотя бы их от должности отстранить, а то ведь до сих пор на работу ходят.
— Ну ладно, я указание ему дам. А вы ему по-: могите.
— Не буду я этому уроду помогать. А ведь производил такое приятное впечатление!
На мою ругань шеф не обратил никакого внимания: знал, что я пар выпущу и успокоюсь. Но со Стасом я демонстративно перестала разговаривать. Но он и не нарывался, либо сидел запершись в кабинете — наверное, формулы обвинения на восьмерых строчил, — либо уезжал куда-то.
Как-то, приехав в городскую прокуратуру, я заглянула к Горчакову. Он сидел в своем начальственном кабинете, взъерошенный, красный, и пожаловался мне, что больше пить не может.
— Да кто ж тебя заставляет? — удивилась я.
— Кто-кто: сначала в районе проставься за отвальную, потом в городской за прописку, потом со всеми милицейскими начальниками надо пригубить. Как тут люди работают, не понимаю, столько соблазнов! — Он судорожно потянулся к приемнику, сделал звук погромче и прислушался:
— Вот, надо записать — опытный врач-нарколог в любое время суток прерывает запой. Скоро мне могут понадобиться его услуги.
— Ты знаешь, сколько он с тебя снимет? — поинтересовалась я.
— Да-а, — покачал головой Горчаков, — ты права. Думаешь, дешевле будет продолжать запой?
— Ну а как тебе тут вообще, на руководящей должности? — из вежливости поинтересовалась я, хотя по опыту знала — городская прокуратура не
— А, — отмахнулся Горчаков, — я и не вижу пока коллектив: все либо представляюсь, либо бумажки читаю. Что касается бумажек, что здесь, что в районе — один черт. Вот смотри, какой дурацкий материальчик прислали, я его специально в канцелярию не отдал, гостям показываю. В зоопарке муфлона сперли; местный опер, чтобы не вешать на отдел такой крутой «глухарь» (муфлона-то фиг найдешь!), выносит хитрое постановление об отказе в возбуждении дела, мол, имущество утрачено по халатности директора зоопарка, который, несмотря на наступление весеннего времени, не дал своевременного распоряжения о том, чтобы муфлону подрезали крылья, и тот, воспользовавшись недосмотром, улетел. До городской материал дошел, только тут разобрались, что муфлон — это не птица, а баран. Вот так и живем, морально я с вами…
Мы поговорили о неудавшейся реализации.
— Леша, может, хоть ты мне объяснишь, что стряслось со стажером? Ведь был человек как человек, производил впечатление надежного, честного, работать хотел… Что с ним случилось, что на него так повлияло?! Запугали? Купили? Неужели он так легко лапки вверх поднял? Чем же его взяли? — гадала я. — Кому вообще теперь верить?!
— Как кому? — засмеялся Горчаков. — Как папаша Мюллер говаривал: «Никому нельзя верить. Мне — можно»… А кстати, — спохватился он, — хорошо, что ты зашла, я даже собирался тебе звонить, а то здесь и посоветоваться не с кем. Ты у нас девушка головастая, скажи-ка, как квалифицировать действия троих уродов, которые состряпали одному из них справку о наличии социального показателя для отсрочки от призыва, иными словами, решили одного из них отмазать от армии: достали бланки соответствующие с печатью и, пиво попивая, нарисовали такую справку. Причем каждый писал по очереди, по букве, — это чтобы почерк идентифицировать было невозможно… И что ты думаешь, эксперты действительно заключения не дали. Сами клиенты развалились. И что с ними теперь делать? Вот смотри, в диспозицию статьи с нового года как обязательный признак подделки документа введена цель его использования, а цель-то использования была только у одного, остальные-то не собирались сами справку предъявлять. Так что ж их теперь, отмазывать от ответственности? И соучастие в форме пособничества тоже не проходит: то, что они по букве вписывали, — это же не предоставление средств и не устранение препятствий. А, Маша, что посоветуешь?
Я заглянула в статью о подделке документа и о соучастии и посоветовала Леше привлекать всех как соисполнителей, поскольку все участвовали в совершении преступления, а цель использования поддельного документа, если исходить из смысла закона, не обязательно может относиться к самому пользователю. Они ведь сознавали, что призывник не в туалет с этой разрисованной бумажкой пойдет подтираться, а намерен использовать ее, чтобы уклониться от призыва, и сознавали также, что документ, который они дружно вместе сляпали, не соответствует действительности, стало быть, в субъективную сторону совершенного ими преступления входила и цель использования подделываемого документа.
Мы еще поболтали об общих знакомых, и я поехала в родную контору. А по дороге, трясясь в битком набитом душном троллейбусе, все прокручивала в мозгах ситуацию с компашкой умельцев. Каждый писал поочередно по букве, и экспертиза заключения по почерку не дала. Собрали по букве, и почерковеды не смогли идентифицировать исполнителя. Исполнители известны, а заключения экспертов нет…
В прокуратуре я сразу дернулась к Стасу, но кабинет был закрыт, куда-то он выехал, наверное.
Едва войдя к себе, запыхавшись, я сняла телефонную трубку и набрала номер Синцова.
— Андрей, — выпалила я, как только он мне ответил, — кажется, я знаю, из какого оружия стреляли по Хохлову и Мантуеву!
— Подожди, ты откуда говоришь?
— Из своего кабинета.
— Не говори больше ничего. Завтра увидимся — ты мне все расскажешь.
— Надо срочно определяться с оружием. Я все поняла!
Только я поговорила с Андреем, позвонила Машка, предупредила, что сейчас забежит ко мне.
Те полчаса, что я ждала ее, я скакала по кабинету и исполняла ритуальные танцы племени длинношеих следователей, до которых все доходит как до жирафа. «Лучше поздно, чем никогда!» — распевала я и дирижировала сама собой. Вошедшая в кабинет Машка покрутила пальцем у виска.
— Машуня, не удивляйся: я сделала великое открытие.
— И оно, конечно, суперсекретно?
— Да нет, просто долго объяснять, не буду тебе забивать голову.
— Мышь, ты извини, что я так нахально, но не могла бы ты со мной на сегодня поменяться — я сейчас возьму плащ, а тебе оставлю кардиган. Мне надо срочно на телевидение ехать, будем снимать на улице, вот-вот дождик хлынет, а мне бы хотелось прилично выглядеть, у плаща капюшон красивый, хоть не под зонтиком буду стоять. Ладно, Мышка? Не сердись…
— Господи, Маша, твой же плащ!
— Ну, я же тебе его подарила поносить, но я только на сегодня заберу, ладно? Встретимся дома.
Я собственноручно надела плащ на Машку. Кстати, ее кардиган ничуть не хуже. Когда же я-то за своими вещами съезжу?
Машка умчалась навстречу телеэкрану, все-таки она потрясающе эффектная женщина.
Стас так и не появился, и в шесть я пошла домой. Дождь лил как из ведра, я бежала к Машкиному дому, не разбирая дороги, пока не наткнулась на милиционера, загораживающего мне вход в парадную.
— В чем дело?
— Туда нельзя, — твердо запретил страж порядка.
— Я тут живу, — попыталась я прорваться.
— Прошу подождать: там работает дежурная группа.
