Переодевшись в черную рубашку и брюки, Лопатин вставил в фотоаппарат кассету с чувствительной пленкой, проверил, работает ли вспышка. Он вытащил из бельевого шкафа восьмимиллиметровую любительскую видеокамеру, заряженный аккумулятор, положил вещи в раскрытую сумку. Тем временем Тимонин стянул с рукава повязку со свастикой, бросил на кровать пропахший плесенью китель.
Через окно он наблюдал, как к крыльцу подъехал запыленный «газик» с брезентовым верхом. Водительское место занимал какой-то бритый наголо мордоворот. Кажется, Тимонин пил с ним вчерашним вечером. Впрочем, эти детали сейчас уже не вспомнить.
Лопатин посмотрел на часы и подумал, что госпоже Зудиной жить осталось с гулькин хрен.
К дому на далекой окраине Волгограда подъехали, когда вечерние сумерки переродились в черную беспросветную ночь. «Газик» съехал правыми колесами в канаву, едва не приложился кузовом к глухому забору. Полная луна, прервав свое движение по небу, зацепилась за верхушку одинокого фонарного столба. Вылезая из машины, Тимонин погрозил небесному светилу кулаком. Показалось, что луна дразнилась: корчила рожи и высовывала желтый язык.
За долгую дорогу, пролегающую по степным разбитым дорогам, Тимонин совершенно потерял ориентировку в пространстве и во времени, несколько раз засыпал, снова просыпался, делал глоток водки из армейской фляжки, что подносил Лопатин, и снова отключался. Бритоголовый водитель тоже прикладывался к фляжке. Несколько раз на крутых поворотах в полной темноте он чуть было не поставил «газик» на уши, но чудом обошлось.
Лопатин наказал водителю погасить габаритные огни, не включать радио и никуда не отлучаться от машины. Затем он взял Тимонина за локоть, провел через калитку. По неприметной в темноте тропинке, они прошли к дому. Возле крыльца стало светлее, в освещенных окнах можно было разглядеть, как по комнате движутся какие-то тени, под потолком сияет шестью рожками люстра из цветного стекла.
Когда Лопатин распахнул дверь в комнату, два голых пояс мужика, склонившиеся над широкой кроватью, распрямились, как по команде, оглянулись на дверь.
— Свои, — заорал Лопатин и поднял в приветствии правую руку.
Мужчины расступились. В комнате было так жарко, как бывает в русской бане перед вторым затопом. В нос шибанул запах дешевых папирос и человеческого пота. Тимонин, шедший следом, увидел на кровати раздетую до трусов полную женщину. Ее руки и ноги были прикручены бельевыми веревками к деревянным резным спинкам, рот заклеен белым квадратом пластыря. На ногах несколько ножевых порезов. Лопатин снял с плеча ремень сумки, сбросил с себя рубашку. Подошел к кровати, задрал ногу и опустил подметку ботинка на живот женщины.
— Твой муж был очень расстроен, — выкрикнул, брызгая слюной, Лопатин. — У него слабое сердце, а ты его дожимаешь, гадина. Вчера он своими глазами увидел, как какой-то мудак имеет его детку.
Женщина заплакала и носом что-то промычала в ответ. Лопатин вернулся к застывшему в дверях Тимонину, взял его за руку и со словами «чувствуй себя, как дома» усадил на кровать. Затем полез в сумку, вытащил фотоаппарат и сделал несколько снимков. Тимонин, окончательно впавший в прострацию, заулыбался счастливой улыбкой идиота.
— На добрую память, — пояснил Лопатин.
Он вложил в руку Тимонина охотничий нож с длинным гнутым на конце клинком, достал из сумки видеокамеру, подсоединил аккумулятор. Припав глазом к видоискателю, нажал кнопку. С разных точек комнаты Лопатин снимал Тимонина, безучастно сидящего на краю кровати рядом с беспомощной жертвой. Тимонин тупо улыбался и перекладывал из руки в руку охотничий нож, не зная, что с ним делать.
Наконец, поднес нож к губам и языком лизнул окровавленный клинок. Отличный план, потрясающий типаж: патологический тип беспощадный убийца, наслаждаясь видом крови, готовится нанести жертве смертельный удар.
Затем Лопатин передал камеру одному из своих помощников, показал, с какой точки следует снимать. Сам уселся на кровать, вложил в руку Тимонина стопарь, обнял его за плечи. Акт второй: лучшие друзья за рюмкой водки. При монтаже можно будет вырезать Лопатина или оставить все, как есть. Там видно будет.
Лопатин встал и задумался: не поиметь ли эту суку перед тем, как она сдохнет? Молодая баба слишком толста, такие коровы не в его вкусе. Лопатин уже машинально расстегнул пуговицы ширинки. И тут отказался от этой мысли. Не всякий солдат срочной службы, который истомился в своей казарме без женщины, уже подумывает о мужиках, позарится на такое добро. Ну, и вкус у Зудина… Просто тихий извращенец.
Он пересадил Тимонина в кресло, взял нож. Склонившись над кроватью, полоснул лезвием по верху женской груди. Кровать затряслась, заскрипела. Алла силилась подтянуть ноги к животу, разорвать веревки.
— Лежи тварь, а то морду разрежу, — крикнул Лопатин. — У, какая у тебя густая кровь. Совсем не идет. Ну, совсем.
Он прикоснулся рукой к женской груди, размазал кровь по телу. Взял камеру и сделал несколько долгих планов. Хорошо бы Тимонина заснять на этой окровавленной потаскушке. Якобы он возбудился от вида крови и полез на бабу. Но мужик совсем не в форме, едва ноги передвигает, ему на Аллу нипочем не залезть. А если он и примет горизонтальное положение, то сразу заснет. Какие уж тут эротические мотивы.
— Шлюха чертова, — крикнул Лопатин и полоснул женщину ножом по бедрам. — Лежи… Ахтунг… Сраная сволочь…
Он наклонился и сделал неглубокий надрез на животе, чуть пониже пупка. При виде крови Лопатин испытал возбуждение. Тут главное не переборщить, насмерть её не исполосовать. Потаскушка должна погибнуть на пожаре, сгореть заживо или задохнуться дымом.
Экспертиза установит, что имел место несчастный случай. Надо взять себя в руки. Лопатин сполоснул в ведре окровавленные руки. Чтобы остудиться, зачерпнул кружку воды, вылил воду себе на голову и вытер лицо засаленным посудным полотенцем. Он снова взял камеру, минут пять снимал, как на кровати извивается порезанная баба. Затем налил полстакана водки, вложил стакан в руку Тимонина. У его ног бросил окровавленный нож.
— Ахтунг, — заорал Лопатин. — Срань траханная…
Он взял в руку камеру, вставил ладонь в кистевой ремень, нажал кнопку. Навел объектив на беспощадного Тимонина, затем на Зудину, дрыгающую красными ногами. Акт третий: убийца пьет и наблюдает, как мучается, истекая кровью, бедная женщина.
Один из помощников уже копался в кухне, он отсоединил от редуктора газовый баллон, затащил его в комнату. Повернул вентиль, газ зашипел, вырываясь из отверстия.
— Ахтунг, воздушная тревога, — заорал Лопатин. — Срочная эвакуация личного состава.
Он взял камеру и сделал ещё один длинный общий план. Тимонин сидит в кресле рядом с шипящим газовым баллоном, на кровати извивается женщина, прочитавшая в глазах убийцы сценарий своей смерти. Ну, тут и читать нечего. Ежу неграмотному все понятно. Мужики подхватили Тимонина под руки. Он так окосел с последнего стакана, что сам уже не мог идти. Ноги волочились по полу. Тимонина вытащили на улицу, поволокли к машине.
Лопатин, оставшись в комнате один, надел рубашку, побросал вещи в сумку, снял аккумулятор с камеры. Подошел к кровати и не удержался, лезвием охотничьего ножа прочертил по лбу и щекам Зудиной кривые ломаные линии. Дышалась тяжело, комната быстро наполнилась пропаном. Женщина уже не сопротивлялась, не взбрыкивала ногами, не дергалась. Лишь безучастными пустыми глазами наблюдала за своим мучителем, будто режут вовсе не её, а постороннего человека. В этих глазах уже не осталось ни мысли, ни испуга. Кажется, она сошла с ума.
С сумкой на плече Лопатин выскочил на улицу, захлопнул дверь. Отбежав к забору, открыл калитку и выглянул на улицу. Все уже в машине, водитель завел двигатель. Можно заканчивать. Лопатин достал со дна сумки ракетницу, переломил её и вставил сигнальный патрон. Он поднял руку, совместил ствол и
