Сегодня ты опередил Евсеича, с моей, правда, помощью, и сделал брешь в загоне, завтра опередишь Батищева, только уже сам, – Трофим посторонился, пропуская Лукрецию и Галину, – ишь, раскудахтались... Опередишь Батищева, но перед этим обработаешь Екатерину Марковну, обеспечишь, так сказать, тылы. Ведь она, голубка, и прокурора, и каких угодно следователей может закурлыкать. А живет, кстати, на твоей улице, только в тридцатом доме. Глядишь, и не страшно тебе станет. Как окажется валориса в избытке, тогда и заживешь по-человечески, не будет от тебя несущая энергия уплывать – она и есть главный сохранитель порядка в веществах. Прекратит твое родовое гнездышко, дом номер пятнадцать, разваливаться, и сам холеным, сытым сделаешься. Тогда и жениться можно – предложишь руку и херц, как выражаются наши немецкие друзья. Да по-моему ты все уже давно понял и просто дразнишь меня.
Раздался крик отчаявшейся летягинской души:
– Но есть же варианты, может же быть иначе!
– Есть только вампирские варианты. Иначе яма, дно воронки, окно в мир забвения. Туда загнанные падают. Привлечет тебя Батищев по делу Потыкина. А в СИЗО придумают инструмент, которым ты Василия откупорил. Тут и спирт всплывет, и флоппи, и халатность на работе. Николай Евсеевич тоже подлечится и начнет запихивать тебя руками и ногами в любую дыру.
– Вы – ожившие мои страхи, – вдруг вывел помудревший Летягин.
– Мы – твой оживший разум, – отбился Трофим.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ЯМА
1
Около двери с надписью на табличке 'Екатерина Марковна Ивушкина' издергавшийся Летягин заплакал. Правда, шутник Красноглаз заставлял его иногда хохотать.
Из-за двери послышался осторожный голос:
– Кто здесь плачет и смеется?
– Летягин, – сказал Летягин. – Вы меня еще помните, Екатерина Марковна? Я от вас сбежал. Теперь извиниться хочу.
– Такое даже при большом желании не забыть. А взятку давать не станете?
Летягин машинально пошарил в карманах.
– Вам рад бы, да нечем. Я иссяк в смысле денег.
– Верю, – отозвалась женщина.
Дверь отворилась. Она стояла в простом ситцевом халатике, на шее и руках проглядывались заповедные жилки.
'Открыла дверь, хотя живет одна – значит, зов по-прежнему инициализирует валентность', – прикинул Резон.
'Это вам не прокуратура, где плотность населения – один мент на один метр', – заболтал Красноглаз.
– Взятку, похоже, вам действительно уже не собрать, – оглядев печальный вид Летягина, сказала Екатерина Марковна, – почему бы нам не попить чая, – и, пропуская визитера вперед, добавила: – Я знаю, Летягин, у вас есть агрессивные комплексы. Но они не ваши, не врожденные.
'Унизить хочет', – оскорбился Красноглаз.
– Откуда вы знаете? – спросил Летягин.
– У вас бывает выражение лица словно от какого-то другого человека, но глаза прямо кричат: 'Я не тот'.
Трогая физиономию, Летягин последовал за беспечно лепечущей женщиной своей новой бесшумной походкой.
– А я, кстати, и без звонка почувствовала, что кто-то за дверью стоит. Я всегда это чувствую. Бывает даже, маются за дверью и не звонят. Страшновато немножко. Однажды я не выдержала, открыла – а там огромная псина.
– Екатерина Марковна, вы ее в следующий раз шваброй или ведром. А лучше даже не подходите к двери, просто повесьте снаружи табличку 'Трибунал. Предлагаем всем желающим высшую меру наказания'.
Летягин мысленно добавил: 'И мне-то пуще всего открывать нельзя, стрелять надо было с порога'.
– Екатерина Марковна, я очень благодарен, что вы меня прямо в прокуратуре ментам не сдали, учли мой 'человеческий фактор'.
Женщина усадила Летягина за стол, а затем отчитала, как ребенка:
– Это не менты, а такие же люди, как вы, только при исполнении. А если вы совершите преступное деяние, то я вас обязательно, как вы выражаетесь, 'сдам'.
И она принялась разливать чай.
'Ну и подружку ты себе подобрал, нарочно не придумаешь... Зря ты перед ней какой-то 'фактор' из себя корчил – ей менты всего дороже. Да не теряй ты времени даром на эту мурку, столько зажигалок кругом ходит. Выбирай угол атаки', – рявкнул нетерпеливый Красноглаз.
– Но ведь правосудие, все государство – это просто машина, хорошо или плохо отлаженная, – сказал Летягин, глядя на прокуроршины совсем не карательные руки, намазывающие джем на хлеб.
– Но с этой машиной работают нормальные люди.
– Не с ней, а на нее, – с ведомой только ему тоской добавил Летягин, – она же оставляет человека один на один со злой силой, и некуда податься. Это в лучшем случае. В худшем – злая сила садится за рычаги управления самой машины.
'Разве когда ухаживают, так говорят с женщиной? Приручай ее, сальные-сусальные словечки подпускай, обещай жениться да большую зарплату носить – ей только того и надо. Как дозреет, подходи вплотную', – пытался дирижировать Красноглаз.
– Екатерина Марковна, самое мое большое желание, чтобы потребовали для меня вышки именно вы, а не кто другой, если я кого-нибудь выпью до дна или ударю насмерть десятидневным сырком.
– Не рисуйтесь, Летягин, на самом деле вы – типичная жертва. Поэтому я и впустила вас в дом, – женщина встала из-за стола, – но если с вами что-нибудь случится... я буду мстить вот этими руками, – она протянула к гостю свои узкие ладошки.
– Разрешите поблагодарить, – Летягин взял эти ладошки, похожие на лодочки, своими, как выражалась Нина, 'граблями' и прижал к груди. Екатерина Марковна закрыла глаза.
'Удачно отработали, Летягин, хотя и в странной манере. У нее женское начало пробудилось, я бы сказал, оттаяло, – тоном знатока заметил Резон, – сейчас ответственный момент, используйте образовавшуюся доминанту для раскрытия донора. Организм к развертке почти готов'.
'Противно, конечно, что обозвала 'жертвой', но сейчас цепенеет, это факт. Дядя Жора, прессинг по всему полю, блокируй пути отхода, зажимай в эмоциональный угол', – наяривал Красноглаз.
– Екатерина Марковна, как вы отнесетесь к тому, что я могу внезапно измениться? – неожиданно поинтересовался Летягин.
'Неуместно', – предупредил Резон.
– Хорошо. То есть плохо, – с закрытыми глазами прошептала она. – Вообще-то вам лучше быть самим собой...
– Довольным, – подхватил Летягин. – И какой я сам собой? Тот, что снует с жалким видом между дядей Васей, бабой Машой и Николаем Евсеевичем, или же тот, кто может заиметь жало и выпить любого совершенно без опаски. А выпитый, к сожалению или к счастью, ничего и не заметит, лишь опустится поближе к преисподней, в которой ничего, ни памяти, ни имени, даже котлов и чертей нет.
– Жало кооперативное, да? – Екатерина Марковна упорно старалась не понять. – Страшилка для
