– Аллах всемилостивый, сохрани владыку Джебе, дай здоровья его жилам и членам, пусть украшает Монголистан во веки веков яко яркая звезда. Ваше Могущество, а я – недостойный мурза Опанасенко из владений Киевского эмира. И у меня есть в запасе кое-что для вас.
– Что у тебя есть для меня? Может быть, ценные подношения? Отчего ж не вижу сундука, набитого брильянтам, яхонтами и другими драгоценными каменьями. Или, может, желаешь преподнести мне какие- то тайные сведения? Учти, мне ведомо все о твоем жалком эмирате, каковой мы пока что терпим.
– У недостойного раба есть для высокого господина многозначительные сведения о желаниях и такоже намерениях могучего султана тевтонов. Дозволено ли сообщить их без свидетелей?
– Я сейчас велю рассечь тебя, аспид, на сто равных частей. – откликнулся нойон.
Да, плоть моя еще в большей опасности, чем мне недавно мнилось.
– О мой господин, выслушай без свирепства и с благоволением. Султан Вильгельм, ложно прося союза, доподлинно готовит нападение на Великого Хана и объявляет себя самым прямым наследником Чингиса и Бодончара. Вас и Вашего светлого брата он называет не чингисидами, а жалким отродьем полоумного Тимура. Да сгорит мой дед в могиле, коли я вру.
Нойон Джебе сразу помрачнел и из глаз его выглянула смерть.
– И что ты, червь, можешь показать в подтверждение своих дерзких слов?
– Прости меня, великодушный владыка, но сейчас ничего. Мне нужно найти своего коня, в седельной суме осталась яса султана Вильгельма. Еще потерялась ведьма-кровосос, дочь иблиса, – одна из тех, коими владыка тевтонов хочет прельстить ваших нукеров.
– Этому мелкому лукавцу захотелось найти коня и ведьму-кровососа. Ему еще, наверное, повстречать надобно верблюда, слона, прекрасную гурию и парочку джиннов, – по лицу нойона яко ящерица поползла усмешка.
– Повели, господин, прочесать местность над сим ущельем, – произнес я голосом надтреснутым глухим, потому что тоска уже сдавила мою выю.
– Ты мне приказываешь, собачий кал? Значит, это я теперь недостойный раб, а ты мой господин?
Ближний к нойону воин потянул кривой широкий клинок из ножен. Уже окрылились оперилась моя душа, готовясь отлететь – молитесь за нее святые заступники. А я ведь с самой Пасхи не исповедался, не постился, ел срамную пищу… Откликнись же, скверная девица, умыкнутая мной из крепости, ино без меня пропадешь, за пять тысяч-то верст от отчего дома.
Булатный клинок охотно вышел из устья ножен, нукер уже искал яко сподручнее сделать меня на голову ниже.
– Я посмотрю, экие вы, восточные монголы, заносчивые и высокомерные нравом. Наверное, заносчивостью вы прикрываете свою трусоватость и слабость душевную. Никогда вам не совладать с султаном Вильгельмом, – дерзко задрался я, понимая, что, скорее всего, обрекаю себя на страшные пытки: медленное раздавливание камнями, скармливание крысам ино раздирание железными крючьями.
Джебе-нойон раздул ноздри яко зверь хищной породы и будто бы пар вышел из них.
– Что ты хочешь сказать, червь?
– И самый приближенный к тебе воин, о могучий повелитель, не сдюжит в бою против меня, простого ратника из западных земель.
Нойон куснул губу, видимо от избытка гнева, и что-то приказал воину с обнаженным кривым клинком. Тот покинул седло своего рослого коня и встал на землю, играя толстыми мышцами.
– Ино осилишь моего батыра в поединке, значит, Аллах благоволит тебе, тогда и я велю обыскать с пристрастием здесь каждую щель и рытвинку, – перетерпев свое кипение, вымолвил нойон.
– Чем же мне позволят сразиться, о господин?
– Ну, коли ты простой ратник, так бейся дубиной.
И мне швырнули в руки ствол тощенького деревца, каковое только что срубили секирой. Теперь уже смех свитских был подобен ржанью заигравшихся жеребцов.
– Батыр сей – сластена, труп врага для него всегда сладок, – шепнула мне какая-то ехидна из числа вельмож.
Уже первые удары неприятеля выказали руку опытного бойца, твердую и сноровистую. Сразу заныла, затужила душа моя. Понял я, что требуется из кожи вон выпрыгнуть, чтобы не стать кучей иссеченных костей, треплемых ветром и иссушаемых солнцем. А еще надобно молить всех святых отцов о ниспослании небесной милости.
И бились мы подле самой стены ущелья, татарский ратник рыкал яко зверь голодный хищный и тщился загнать меня к крутояру, чтобы не смог я особо махать своей жердью и меня можно было нехлопотно зарезать.
Но милостью Божьей его клинок покамест не достигал плоти моей. Батыр даже принужден был отказаться от косых секущих ударов, поелику лезвие могло застрять в древесине, и старался колоть, но при том угрожало ему попасть под размашистый удар дубьем. Пару раз доспех басурмана гремел, когда жердь охаживала его по бокам, но ткнуть прямо в дикую физиономию не получалось у меня.
И вот он учинил колющий выпад, со всей резкостью шагнув вперед. Я, натрудив мышцы, отклонил клинок, когда кончик его уже коснулся моего разодранного халата. Воин был столь близко, что горячая слюна брызгала в мои глаза. Раздумал я лупить своей жердью, схватил его десницу, дернул вперед и бедром поспособствовал ему упасть еще скорее. Батыр с лету ударился о скалу словно птица и мирно затих, шишак же позорно откатился в сторону.
– Победа твоя, мурза Ахмат, могла бы посчитаться убедительной и сообразной воле Аллаха, – сказал нойон, – но ты должон был знать и учитывать, что на каждого вашего ратника приходится по двое наших воинов. Ведь в восточных землях мужчины нетерпеливы как козлы, а женщины плодовиты будто кошки.
Джебе махнул рукой, отчего с коня слез преогромный мужик с секирой. Ну, точно, товарищ Курбанов. Откуда в моей голове вдруг объявилось сие странное имя?.. В узких черных глазках амбала не читалось ничего, кроме желания разодрать меня на малые кусочки. Он выставил одну ногу вперед – толста та была настолько, что похожа на ствол древесный – засим отклонил широкое туловище чуть назад и яростная секира рассекла воздух справа налево и слева направо. От ручейков ужаса, потекших во все стороны от затрепетавшего сердца, у меня ослабели коленки, я даже зашатался.
– Сей добрый воин любит лакомиться кровью, – шепнула ехидна из числа свитских вельмож.
Но неожиданно раздался шум и топот конских копыт. Несколько татарских всадников, видимо из дозорного разъезда, подскакали к нойону, с собой вели они двух моих лошадей. Вдобавок через луку седла у одного нукера была перекинута дочь батыра Саламбека де Шуазеля.
Я без соблюдения приличествующих церемоний подскочил к своему каурому коню и выхватил из седельной сумки грамоту, дабы немедленно вручить ее нойону. Он прочел сам, без помощи чтецов и губы его почти не шевелились при чтении.
– Значит, сочтем, что ты оказал нам большую услугу, мурза Ахмат… – сказал он, оторвав глаза от свитка. – Ну, а какое адское умение выкажет нам твоя ведьма-кровопийца?
– Милостивый господин, дозвольте девице сесть в седло, чтобы прилив внутренних жидкостей к голове не испортил ее красы. Во-вторых, ее злые свойства просыпаются только с приходом тьмы.
– Тоже правильно, – согласился нойон, – она разделит ночь вот с ним, – и Джебе ткнул пальцем, украшенном многими перстнями, в воина-амбала. – Не простой он ратоборец, а славный подвигами батыр, потому обижаться ей не на что. Коли все случится сообразно твоим словам, отпущу я тебя, аще нет – подохнешь злой собачьей смертью.
– Господин, егда моя правдивость получит подтверждение, вели отпустить и ее вместе со мной.
– Зачем тебе исчадие ада и дочь иблиса?
– Она не ведает, что творит.
– Хорошо, заберешь ее, коли высосет она всю кровь из жил батыра Беркэ… Но послушай, како булькает он от избытка сил.
А у девицы очи ясные, невинные, словно бы укорящие, и лик будто ангельский. Ну-тко, какой из нее упырь?
