Они дрожали на снегу, пока рядом с освещенным окном не открылась дверь. В прямоугольнике света стоял человек.
— Входите, господа, — сказал вежливый голос.
VII
Дверь открывалась в мощеный каменными плитами холл. На пороге стоял высокий сухопарый господин в синем сюртуке с ослепительно-белым галстуком, а рядом — молодая женщина в декольтированном платье. Еще троих — кажется, дворецкого и двух служанок — Хорнблауэр приметил краем глаза, когда, шатаясь под своей ношей, вступил в дом. На боковом столике поблескивали слоновой костью рукояти двух пистолетов — видимо, хозяин отложил их, сочтя ночных посетителей безобидными. Хорнблауэр и Браун стояли, ободранные, всклокоченные, запорошенные снегом, с одежды их капала на пол вода, у Буша из-под фланелевой ночной рубашки торчал один серый шерстяной носок. На Хорнблауэра накатила обычная его слабость, и он еле-еле сдержал нервный смешок, гадая, как эти люди объясняют явление раздетого инвалида из кромешной ночи.
По крайней мере, хозяину хватило выдержки скрыть изумление.
— Входите, входите, — сказал он, взялся рукой за дверь, потом передумал. — В гостиной недостаточно тепло. Феликс проводи господ на кухню. Надеюсь, вы извините, что я приму вас там? Сюда, господа. Стулья, Феликс, и попроси служанок выйти.
Кухня была низкая, с каменным, как и холл, полом. Ее наполняло райское тепло — в очаге поблескивал догорающий огонь, весело вспыхивая на кухонной утвари по разным углам. Женщина, ничего не говоря, подбросила дров и принялась раздувать огонь мехами. Ее шелковое платье мерцало, зачесанные наверх золотистые волосы отливали медью.
— Мари, дорогая, может быть, этим займется Феликс? Ладно, очень хорошо, как тебе угодно, — сказал хозяин. — Прошу садиться, господа. Вина, Феликс.
Хорнблауэр и Браун опустили Буша на стул перед огнем. Он валился от усталости, пришлось его поддерживать. Хозяин сочувственно прищелкнул языком.
— Поторопись, Феликс, тебе еще надо приготовить постели. Бокал вина, сударь? А вы, сударь? Позвольте мне.
Женщина, которую он назвал Мари, встала с колен и неслышно удалилась. Огонь весело потрескивал под батареей вертелов и котлов. Однако мокрого до нитки Хорнблауэра колотила дрожь. Его не согрел даже бокал вина: рука, которую он держал у Буша на плече, дрожала, как лист.
— Вам надо переодеться в сухое, — сказал хозяин. — Если позволите…
Вошли дворецкий с Мари, неся одежду и одеяла.
— Прекрасно! — воскликнул хозяин. — Феликс, помоги господам. Идем, дорогая.
Пока Хорнблауэр и Браун раздевали и насухо вытирали Буша, дворецкий согревал у огня шелковую ночную рубашку.
— Думал, я уже никогда не согреюсь, — сказал Буш, когда голова его появилась над воротом. — А вы, сэр? Зря вы обо мне беспокоитесь. Может, вы лучше переоденетесь сами? Я себя прекрасно чувствую.
— Сперва мы устроим вас поудобнее, — сказал Хорнблауэр. Была противоестественная радость в том, чтобы заниматься Бушем, отрешась от себя. — Ну-ка посмотрим на вашу ногу.
Зашитая культя выглядела на редкость здоровой. Хорнблауэр потрогал — ни намека на воспаление, из рубцов не сочится гной. Феликс протянул материю для перевязки. Пока Хорнблауэр заматывал обрубок, Браун накинул на Буша одеяло.
— Подымай, Браун. Мы отнесем его в постель.
В холле они остановились, не зная, куда идти. Слева открылась дверь и вошла Мари.
— Сюда. — Она говорила резким контральто. — Раненому я велела постелить на первом этаже. Я подумала, так будет удобнее.
Старая служанка только что вынула из постели грелку на длинной рукоятке, другая укладывала под одеяло грелки с горячей водой. Хорнблауэра восхитила заботливая предусмотрительность Мари. Укладывая Буша в постель, он пытался выразить по-французски свою благодарность.
— Господи, как же хорошо, спасибо, сэр, — сказал Буш.
Они оставили ему горящую свечу и вышли. Теперь Хорнблауэр хотел одного — побыстрее снять мокрую одежду перед жарко пышущим очагом. Он вытерся теплым полотенцем и натянул теплую шерстяную сорочку; согревая перед огнем голые ноги, выпил еще вина. Усталость и холод отпустили, на смену им пришла восторженная, пьянящая легкость. Феликс, согнувшись, держал штаны — Хорнблауэр шагнул в них. Феликс заправил ему сорочку в штаны, застегнул пуговицы. Хорнблауэр не сопротивлялся… Последний раз штаны на него надевали в детстве, но сейчас это казалось как нельзя более естественным. Феликс опустился на колени, чтоб надеть ему носки и башмаки, встал, чтоб застегнуть брошку на галстуке, помог с жилетом и сюртуком.
— Мсье граф и мадам виконтесса ждут господина в гостиной, — сказал Феликс. Удивительно, как он без малейшего намека понял, что Браун принадлежит к низшему сословию. Это было видно даже по той одежде, которую он Брауну принес.
— Располагайся поудобнее, Браун, — сказал Хорнблауэр.
— Есть, сэр, — отозвался Браун, вытягиваясь по стойке «смирно». Черные всклокоченные волосы стояли копной — гребень был один, и причесаться успел только Хорнблауэр.
Он зашел взглянуть на Буша. Тот уже спал, хрипло дыша ртом. Похоже, купание и холод ему не повредили — двадцать пять лет в море закалили его могучее тело. Хорнблауэр задул свечу, тихонько прикрыл дверь, и сделал дворецкому знак идти вперед. В дверях гостиной Феликс спросил, как его объявить — со странным удовольствием Хорнблауэр услышал, как Феликс коверкает его имя и фамилию. Хоть в этом безупречный дворецкий оказался простым смертным.
Хозяева сидели у огня в дальнем конце гостиной. Граф встал.
— Сожалею, — сказал он, — что не расслышал имени, которое назвал мой мажордом.
— Капитан Горацио Хорнблауэр корабля Его Британского Величества «Сатерленд», — сказал Хорнблауэр.
— Чрезвычайно рад познакомиться, капитан, — сказал граф, избегая трудных в произношении слов с легкостью естественной в представителе старого режима. — Меня зовут Люсьен Антуан де Лядон, граф де Грасай.
Они обменялись поклонами.
— Позвольте представить вас моей невестке. Мадам виконтесса де Грасай.
— Ваш слуга, мэм, — сказал Хорнблауэр, снова кланяясь, и тут же почувствовал себя неотесанным болваном: как только дело дошло до знакомства, английский оборот сам подвернулся на язык. Он принялся торопливо выискивать французский эквивалент, и, наконец, позорно промямлил «enchante».
У виконтессы были темные глаза в умопомрачительном контрасте с золотистыми волосами. Лет тридцати на вид, она была крепкого, чуть ли не жилистого сложения, и одета в черное шелковое платье, оставлявшее открытыми белые, сильные плечи. Она сделала реверанс и ласково улыбнулась.
— А как зовут раненого господина, которого мы имеем честь принимать? — спросила она; даже Хорнблауэр различил, что она говорит по-французски иначе, чем граф.
— Буш, — отвечал Хорнблауэр, с трудом угадывая смысл вопроса. — Первый лейтенант моего корабля. Слугу, Брауна, я оставил в кухне.
— Феликс о нем позаботится, — вмешался граф. — Чего бы вы хотели, капитан? Поесть? Бокал вина?
— Ничего, спасибо, — сказал Хорнблауэр.
В этом безумном мире есть не хотелось, хотя обедал он полдня назад.
— После такого утомительно пути?
Трудно было бы деликатнее намекнуть на то, что Хорнблауэр недавно явился из снежной ночи,
