мокрый и оборванный.
— Ничего, спасибо, — повторил Хорнблауэр.
— Вы не присядете, капитан? — спросила виконтесса.
Все трое сели.
— Надеюсь, вы извините нас, — сказал граф, — если мы дальше будем говорить по-французски. Я уже десять лет не имел случая беседовать на английском языке, в котором и прежде был не силен, моя же невестка не знает его совсем.
— Буш, — повторила виконтесса, — Браун. Это я произнести могу. Но ваша фамилия, капитан, очень трудная. Облор… нет, не могу выговорить.
— Буш! Оренблор! — воскликнул граф, словно о чем-то вспомнив. — Вероятно, капитан, вы знаете, что в последнее время писали про вас французские газеты?
— Нет, — сказал Хорнблауэр, — но желал бы знать.
— Тогда извините меня.
Граф взял свечу и вышел, он вернулся довольно быстро, так что Хорнблауэр не успел окончательно смутиться наступившим молчанием.
— Вот последние номера «Монитора», — сказал граф. — Заранее извиняюсь, капитан, за то, что здесь написано.
Он передал Хорнблауэру газеты, указав несколько столбцов. В первом кратко излагалось сообщение, переданное перпиньянской семафорной станцией на имя министра Флота, согласно которому в Росасе захвачено британское военное судно. Следующий номер газеты дополнял предыдущий. Ликованию газетчиков не было конца. Детально расписывало, как тулонская эскадра под руководством адмирала Космао захватила стопушечный корабль «Сатерленд», тем самым положив конец творимым в Средиземном море разбоям. Застигнутые врасплох англичане «малодушно спустили флаг вероломного Альбиона, под которым совершили столько отвратительных злодеяний». Французов уверяли, что англичане «практически не оказали сопротивления». Для вящей убедительности сообщалось, что в ходе незначительной перестрелки один французский корабль лишился стеньги. Операция прошла на глазах у тысяч простых испанцев, и послужит наглядным уроком для тех немногих, кто, обманутые английской ложью или купленные английским золотом, упорствуют в неповиновении законному королю Жозефу.
В другой заметке сообщалось, что на милость победителя «Сатерленд» сдали подлый капитан Хорнблауэр и его равно бесчестный лейтенант Буш (последний в числе немногих получил ранение). Миролюбивые французские граждане, пострадавшие от их пиратских набегов, могут не сомневаться, что названные лица предстанут перед скорым и справедливым судом. Слишком долго новый Карфаген безнаказанно творил злодеяния руками своих наймитов! Мир увидит правду и сумеет отличить ее от лжи, которой без устали потчуют его нанятые Канингом 2 продажные писаки.
Еще одна статья объявляла, что в результате выдающейся победы адмирала Космао над «Сатерлендом» остановлены действия британского флота у берегов Испании, вследствие чего британская армия под командованием Веллингтона серьезно страдает от нехватки продовольствия. Потеряв одно орудие в лице презренного Хорнблауэра, коварный Альбион вскоре лишится и другого в лице Веллингтона, чья капитуляции теперь неизбежна.
Хорнблауэр читал, задыхаясь от бессильной ярости. «Стопушечный корабль»! Это при том, что «Сатерленд» со своими семьюдесятью четырьмя пушками был едва ли не самым маленьким из линейных кораблей! «Почти не оказал сопротивления»! «Один корабль лишился стеньги»! «Сатерленд» вывел из строя три превосходящие его размерами корабля и серьезно повредил четвертый! «Немногие получили ранения»! Две трети команды «Сатерленда» лишились жизни или искалечены, а он своими глазами видел, как из шпигатов французского флагмана лилась кровь! «Действия британского флота остановлены»! Ни полслова о том, что после захвата «Сатерленда» вся французская эскадра уничтожена ночной атакой на Росас.
Его профессиональная честь замарана. Ложь подана на редкость убедительно — чего стоит одно упоминание о сломанной стеньге! Европа поверит, что он не только пират, но и трус, а у него нет ни малейшей возможности оправдаться. Могут поверить даже в Англии — английские газеты перепечатывают реляции из «Монитора», особенно те, которые касаются флота. Леди Барбара, Мария, его собратья капитаны — все сейчас гадают, насколько правдивы сообщения французской печати. Да, Бонапарт склонен преувеличивать свои успехи, это известно всем, однако людям трудно будет поверить, что эти статьи лгут во всем, кроме самого факта капитуляции. Когда Хорнблауэр поднял глаза от газеты, руки у него подрагивали от гнева, щеки горели. Ярость мешала подбирать французские слова.
— Лжец! — выговорил он наконец. — Он меня опозорил!
— Он опозорил всех, — сказал граф тихо.
— Но это… но это… — Хорнблауэр отчаялся выразить свою мысль по-французски. Он напомнил себе, что уже в Росасе знал о победных реляциях, которыми разразится Бонапарт. Постыдная слабость — впасть в исступление только из-за того, что увидел их воочию.
— Вы извините меня, мсье, — сказал граф, — если я сменю тему и задам несколько личных вопросов?
— Да, конечно.
— Я полагаю, вы убежали по пути в Париж?
— Да.
— Где это было?
Хорнблауэр попытался объяснить, что это произошло на проселочной дороге у реки, в шести километрах выше Невера. Путаясь в словах, он рассказал, как они туда попали, как связали Кайяра и как в темноте шли по реке на лодке.
— Я полагаю, это было около шести часов вечера? — спросил граф.
— Да.
— А сейчас полночь, и вы проплыли двадцать километров. Ваша охрана никак не могла добраться досюда. Это я и хотел знать. Сегодня ночью вы можете спать спокойно, капитан.
Хорнблауэр с изумлением понял: он и не сомневался, что будет спокойно спать этой ночью — дружественная атмосфера дома не позволяла помыслить об ином. Теперь, как бы от противного, пробудились сомнения.
— Вы… вы скажете полиции, что мы здесь? — спросил он. Чертовски трудно было сформулировать такого рода вопрос на чужом языке и не обидеть хозяина.
— Напротив, — отвечал граф, — если меня спросят, я скажу, что вас здесь нет. Прошу вас, считайте, что вы среди друзей, капитан, и оставайтесь у нас столько, сколько сочтете нужным…
— Спасибо, сударь. Спасибо большое, — пробормотал Хорнблауэр.
— Могу добавить, — продолжал граф, — что по причинам, излагать которые было бы слишком долго, власти не усомнятся в моих словах. Не говоря уже о том, что я имею честь быть здешним мэром, то есть представителем правительства, хотя всю работу и делают мои заместители.
Хорнблауэр заметил, что при слове «честь» граф сухо усмехнулся. Он пробормотал что-то соответствующее, граф любезно выслушал. Чем дольше Хорнблауэр об этом думал, тем больше удивлялся, что случай вывел его к дому, где их приветили, обогрели и спрятали от погони, к дому, где можно спать спокойно. При мысли о сне он понял, что, несмотря на возбуждение, смертельно устал. По бесстрастному лицу графа и приветливому — его невестки нельзя было угадать, насколько устали они. Какую-то минуту Хорнблауэр мучился проблемой, неизбежно встающей, когда впервые ночуешь в чужом доме — надо ли гостю самому намекнуть, что он хочет лечь, или ждать, пока намекнет хозяин. Он решился и встал.
— Вы утомились, — сказала виконтесса.
— Да, — ответил Хорнблауэр.
— Я покажу вам вашу комнату, сударь. Позвать вашего слугу? Нет? — спросил граф.
Хорнблауэр поклонился виконтессе и пожелал спокойной ночи. Они вышли в холл. Указывая на пистолеты, которые все еще лежали на столике, граф вежливо спросил:
— Не хотите ли вы взять их с собой? Быть может, с ними вы будете чувствовать себя безопаснее?
