— Да, сэр.
— Приготовьте все к подъему якоря. Вы знаете о двадцатичетырехчасовом правиле?
— Да, сэр.
По правилам нейтралитета судно одного из воюющих государств не могло покинуть порт до истечения суток со времени отбытия корабля, принадлежащего государству-противнику.
— Доны могут не применить его к «Фелиситэ», а вот к вам, если вы дадите им такую возможность, применят обязательно. Сейчас две трети команды «Фелиситэ» в кадисских тавернах, и вы должны этим воспользоваться. Я буду здесь, чтоб напомнить донам о двадцатичетырехчасовом правиле, если «Фелиситэ» попробует вас преследовать. По крайней мере я ее немного задержу. Доны не захотят ссориться с нами, пока флотилия еще в море.
— Да, сэр. Я понял. Спасибо, сэр. Кэррон уже поднялся со стула, и Хорнблауэр последовал его примеру.
— Изготовьте шлюпку консула, — приказал Хорнблауэр, как только они вышли на шканцы. Буш по- прежнему хотел что-то сказать, и Хорнблауэр по-прежнему этого не замечал.
Даже когда Кэррон покинул судно, оставались приказы, чтоб отвлечь Буша.
Поднимите левый становой якорь, мистер Буш, и выберите канат правого до панера.
— Есть, сэр. Пожалуйста, сэр…
— Я хочу, чтоб это было сделано тихо, мистер Буш. Никаких свистков, никаких приказов, ничего, что можно было бы расслышать с «Фелиситэ». Поставьте двух надежных матросов у шпиля и прикажите им обмотать палы старой парусиной. Чтоб ни звука не было.
— Есть, сэр. Но…
— Я попрошу вас лично заняться этим, мистер Буш. Никто другой не отваживался подойти к капитану, пока тот теплой ночью расхаживал по шканцам. Прошло совсем немного времени, и на борт поднялся лоцман — Кэррону удалось расшевелить неповоротливых испанцев. Выбрали шкоты у марселей, подняли якорь, и «Отчаянный» медленно заскользил по заливу, подгоняемый первыми легкими порывами берегового бриза. Хорнблауэр внимательно наблюдал за лоцманом. Возможно, испанцев устроило бы, чтоб «Отчаянный» сел на мель, выходя в море, и дело Хорнблауэра было этого не допустить. Лишь после того, как лоцман отбыл и «Отчаянный» взял курс на юго-запад, у Хорнблауэра нашлась свободная минута для Буша.
— Сэр! Доути исчез.
— Как исчез?
На шканцах было темно, и Буш не видел его лица, оставалось только говорить по возможности естественно.
— Исчез, сэр. Видимо, он улизнул через кормовое окно вашей каюты, сэр, спустился к воде по рулевым крюкам, сэр, прямо под кормовым подзором, где никто не мог его увидеть, и уплыл, сэр.
— Это возмутительно, мистер Буш. Кто-то за это ответит.
— Ну, сэр…
— Ну, мистер Буш?
— Похоже, вы оставили его одного в каюте, когда консул поднялся на борт, сэр. Тогда-то он и сбежал.
— Вы хотите сказать, это моя вина, мистер Буш?
— Ну, да, сэр, если хотите.
— Мм… Возможно, вы правы. — Хорнблауэр для правдоподобия помолчал. — Господи, какая возмутительная история! Я злюсь на себя. Не понимаю, как я мог так опростоволоситься.
— Я думаю, у вас было слишком много других забот. Противно было слышать, как Буш защищает капитана от самого себя.
— Это меня не извиняет. Я никогда себе не прощу.
— Я помечу его «Б» в судовой роли.
Таинственные буковки в судовой роли означали каждая свое — «С» — списан на берег, «С.У.» — убит, «Б» — бежал, то есть дезертировал.
— Но у меня есть и хорошие новости, мистер Буш. В соответствии с полученным приказом я должен сообщить вам это на случай, если со мной что-нибудь случится. Но ничего из сказанного мной не должно дойти до команды.
— Конечно, сэр.
Сокровища; призовые деньги, дублоны и доллары. Испанские сокровища. Если что-нибудь и могло отвлечь мысли Буша от сбежавшего Доути, то именно это.
— Ведь это будут миллионы, сэр! — воскликнул Буш.
— Да. Миллионы.
Матросы пяти кораблей разделят между собой четвертую часть призовых денег — столько же, сколько пять капитанов — и это составит по шестьсот фунтов на человека. Лейтенанты, штурманы и капитаны морской пехоты получат одну восьмую. По грубым подсчетам, Бушу достанется около пятнадцати тысяч фунтов.
— Состояние, сэр!
Доля Хорнблауэра составит десять таких состояний.
— Помните, сэр, когда мы в последний раз захватили флотилию с сокровищами? Кажется, это было в девяносто третьем, сэр. Некоторые матросы, получив призовые деньги, покупали золотые часы и швырялись ими в воду с плимутской набережной — «блинчики» пускали — просто чтоб показать, какие они богатые.
— Ну что ж, спокойной ночи, если конечно вы сможете заснуть после такого сообщения. Но помните, никому ни слова.
— Нет, сэр, конечно нет, сэр.
Вся затея еще может провалиться — или флотилия проскользнет в Кадис незамеченной, или повернет обратно; может, она вообще не вышла в плаванье. Тогда лучше, чтоб испанские власти — и мир в целом — не узнали, что захват вообще планировался.
Эти мысли — эти цифры — должны были бы волновать и радовать, но той ночью Хорнблауэр ничего подобного не испытывал. То был плод Мертвого моря, обращающийся во рту пеплом. Хорнблауэр наорал на Бэйли и прогнал его потом долго сидел на койке в такой тоске, что его не радовало даже мерное покачивание койки, говорившее о том, что «Отчаянный» вновь вышел в открытое море и движется к приятному и полезному приключению. Хорнблауэр сидел уронив голову на колени. Он потерял свою чистоту, а это значит — потерял самоуважение. В жизни он совершал ошибки, воспоминания о которых и сейчас заставляли его морщиться, но в этот раз он поступил куда хуже. Он нарушил долг. Он стал пособником — нет, организатором побега. Он отпустил дезертира, преступника. Он нарушил присягу, и сделал это по причинам сугубо личным, из чистого потворства своим желаниям. Не ради блага службы, не ради безопасности страны, но потому, что он — мягкосердечный сентименталист. Он стыдился себя, и стыд этот был тем сильнее, что, анализируя себя безжалостно, он пришел к убеждению — если б он мог заново прожить эти часы, то повторил бы все как было.
Ничто не может извинить его. Довод, который он использовал — что служба должна ему жизнь после всех испытании, через которые он прошел — просто чушь. Смягчающее обстоятельство — что дисциплина, благодаря новому захватывающему приключению, не пострадает — не имеет веса. Он — предатель, мало того — коварный предатель, осуществивший свой план с искусством прирожденного заговорщика. То первое слово, которое пришло ему в голову, было самое верное — чистота, и он ее утратил. Хорнблауэр оплакивал утраченную чистоту, как Ниобея — своих загубленных детей.
22
Капитан Мур так расположил эскадру, что даже Хорнблауэр вынужден был нехотя его одобрить. Пять кораблей выстраивались в цепочку, каждый в пределах видимости от предыдущего. Получалось
