Дюрер: Алло, Татьяна?
Яблонская: Да. Кто говорит?
Дюрер: Это Альбрехт.
Яблонская: Привет, Альбрехт. Зачем ты звонишь?
Дюрер: Я хотел снова увидеть тебя.
Яблонская: Увидеть зачем?
Дюрер: Я просто хочу встретиться с тобой. Мы не поговорили в прошлый раз.
Яблонская: Знаешь, Альбрехт, все, что я могла сказать, я тебе уже сказала. Остальное я скажу брату Дали, если он появится. А с тобой я не собираюсь обсуждать ни Сальвадора Дали, ни мои с ним отношения.
Дюрер: Я хотел поговорить не о Сальвадоре.
– О чем же? – в ее голосе я услышал удивление.
– О шахматах, – наобум произнес я.
– Хорошо, – сказала Яблонская после паузы. – Давай сыграем в шахматы. Ты помнишь, где я живу?
30. Вечер в янтаре
Спускаясь по лестнице от Миро, я встретил двух людей. Первый из них, судя по наглому и одновременно настороженному лицу, был наркокурьером, выполнявшим заказ ребят. Во втором парне, которого я встретил двумя пролетами ниже, я узнал официанта, с которым беседовал в первый день своего пребывания в Киеве.
– Я чувствовал, что встречу Вас здесь, – он поставил пакет из ресторана на ступеньку. – Вот. Это от Вашего брата.
Я взял конверт, подрагивавший в его руке, дал ему десять долларов и вышел на улицу. Под конусообразным светом фонаря я распечатал конверт. В первую секунду мне показалось, что конверт пуст, и сожаления о безвозвратно ушедшей десятке нахлынули на меня. Я перевернул конверт и встряхнул его – на асфальт выпала визитная карточка.
«Казимир Малевич. Организатор Тренинга».
Номера телефона на визитке не было, только адрес электронной почты.
Положив визитку в карман, я собрался ловить такси, но потом решил прогуляться пешком – идти минут десять. Из мерседеса, стоявшего на обочине, мне просигналили. Это Гоген – совсем забыл про него.
– Я иду на Крещатик пешком, – говорю я в приоткрывшееся окно автомобиля. – Хочешь – поезжай за мной.
– К Яблонской? – уточнил Гоген. – Я тоже пройдусь.
Он вышел из машины и пошел в десяти шагах позади меня.
Пьяные люди парами и тройками вываливались из баров и кафе. Ночной ветер нес по тротуару обрывки газет и целлофановых кульков. Немного болела голова – отходил кокаин.
Когда я проходил мимо какого-то затрапезного питейного заведения, охранник вытолкнул из него невысокого молодого человека в потертой кожаной куртке. Он чуть не сбил меня с ног, и я подхватил его под мышки, чтобы парень не упал на асфальт.
– Дюрер? – удивленно произнес он, приняв нормальное положение.
Это был Клод Моне, мой институтский приятель, которого я вижу не чаще раза в год, и всегда радуюсь этим встречам.
– Сто лет тебя не видел, Альбрехт! – проорал он. – Как ты поживаешь? Где ты был все это время?
– Я ездил отдыхать, – ответил я. – А ты как, Клод?
– В полном порядке. Месяц назад развелся, а позавчера разбил машину. У тебя есть деньги?
Я пошарил в кармане и дал ему немного денег.
– На днях отдам, – пообещал Моне. – Я тебе позвоню. У тебя тот же номер телефона?
Какой «тот же», интересно? Я никогда не давал свой номер Моне.
– Как Кете? – спросил он. – Вы по-прежнему вместе?
– Нет, – ответил я.
– Я ее видел на днях. Но мы не разговаривали.
– Наверно, ты ошибся, – сказал я. – Кете нет в городе.
– Значит, она уже вернулась, – возразил Моне. – Я не мог ошибиться – видел ее из окна машины, когда стоял в пробке. Она кого-то ждала возле метро.
– Все в порядке, Альбрехт? – это был Гоген.
– Привет, меня зовут Клод, – Моне протянул Гогену руку, и тот неохотно ее пожал.
– Опоздаем, – сказал мне Гоген, кивнув в ту сторону, куда мы держали путь.
Я попрощался с Моне, и мы пошли дальше.
– Это твой знакомый? – поинтересовался Гоген.
– Как ты угадал?
Я был очень раздражен. Во-первых, самочувствие. Во-вторых, Моне, зачем-то напомнивший мне про Кете. Какого черта ему нужно было заводить разговор о девушке, которую он принял за Кете Кельвиц? Какого черта вообще это все?
Что происходит?
В последнее время я часто задаю себе этот вопрос, и для меня он лишен иронии. Что со мной происходит? Со мной ли это происходит? Происходит ли что-то вообще, или же то, что я вижу вокруг себя – это обездвиженные волны, которые произвожу своими лапками я, муха, застрявшая в застывающей смоле? В янтаре нет жизни, это мне хорошо известно, но я ничего не могу поделать с тем, что моя жизнь становится этим полудрагоценным камнем.
– Пришли, – говорит Гоген.
Наконец-то!
31. Певица, писатель, художница
По привычке я толкаю дверь квартиры Яблонской. Дверь заперта. Звонок по-прежнему не работает. Остается стучать по бронзовой ручке.
Я слышу за дверью женский голос, который не принадлежит Татьяне. Разобрать все слова невозможно, сквозь дверь проникают обрывки сказанного.
– Это она?… У нее хватает наглости… сюда… Как ты можешь? …совсем не нужна…
Яблонская открывает дверь. Она в халате. Из-за ее спины выглядывает девушка-подросток, в таком же халате – белом с голубыми цветами. Ей лет пятнадцать-шестнадцать, и только легкая тень под глазами выдает, что она лет на пять старше своего биологического возраста.
– Привет, Альбрехт, – говорит Татьяна. – Хотя ты не Альбрехт. Как тебя называть?
– Я – Альбрехт, – говорю я, входя в комнату.
– Ладно, – похоже, в это она поверила. – Познакомьтесь. Это Альбрехт. А это Алиса, моя… – почти неуловимая пауза, – племянница.
– Очень приятно, – я чувствую себя пудингом.
Алиса смотрит на меня с недружелюбным интересом. Она плотнее запахивает халат, слегка распахнув его перед этим – мелькает полоска бледной кожи и темно-коричневый сосок. Алиса смотрит, попался ли я на ее провокацию – я попался – ехидно скривленные губы, «племянница» отворачивается.
