заглотнула. Тоже сходила поглядеть на девку. Девка спала как убитая. Даже жуть берет.
Рыжий оставил Сигизмунду свой домашний телефон. Велел звонить, если что.
Сам на свою центральную станцию 03 позвонил, заказ новый получил, ругнулся, что, мол, все они ублюдки, эти больные, и с тем бравый экипаж откланялся.
А Мурр с Сигизмундом остался. Приняли еще по стопочке. Мурр был уже хороший. Сидел, блаженно лыбился. Потом вдруг встрепенулся, поинтересовался, сколько времени. Сигизмунд сказал:
— Час ночи.
Мурр спохватился, что позвонить ему надо. А потом махнул рукой:
— Да и фиг с ним.
И снова гитару взял. Расползся по кухне бесконечный, тягучий блюз. Блюзы у Мурра отменные. Растягивают время как резину. И пространство растягивают. Особенно если выпить. Вот и в этот раз взяли и кухню растянули. Широко-широко.
Болото блюза тянет на дно… -
пел Мурр. И потекли бесконечные болота Луизианы и Джорджии. А где-то очень далеко, на краю обитаемой земли, спала, исцеляясь под капельницей, юродивая девка.
Допев, Мурр отложил гитару и сказал, что капельница, небось, свое откапала. Пора иголку вытаскивать. Ему рыжий поручил, как профессионалу.
Пошли, обтирая плечами стены. Пес проснулся, побежал следом. Опасливо обнюхал непонятные медицинские предметы. Медицину не одобрил. Плохо пахла. К тому же злопамятный кобель до сих пор помнил прививки. Сигизмунд зачем-то привил ублюдка, хотя было сразу ясно, что такую дворнягу никакая зараза не зацепит. Это вам не бульмастиф.
В капельнице почти не оставалось глюкозы. С прочими ингридиентами лекарского ерша.
Фельдшер, как бы ни был он пьян, дело свое делает туго. И спасение умирающим несет! Это закон. Мурр неожиданно сноровисто освободил девку от иглы. Йодом помазал, залепил пластырем. Велел переодеть в чистое.
Потом поглядел на Сигизмунда, что-то почуял и спросил:
— Где у тебя тельняшки какие-нибудь хранятся?
Сигизмунд сказал, что сам ее переоденет. Мурр постоял, покачался с носка на пятку по нарастающей амплитуде. Потом сказал:
— Ну и ладно.
И ушел на кухню.
Сигизмунд был рад тому, что пьян. Так он меньше смущался. А он смущался этой юродивой. Как подросток. Посидел чуток над ней, решаясь. На кухне Мурр перебирал струны. Что-то пробовал снова и снова.
Да что он, Сигизмунд, в конце концов, голых баб не видел, что ли? Осторожно стянул с девки рубаху. На девке была та самая рубаха, которую он так неудачно кипятил. В пятнах. Напрасно боялся разбудить — после димедрола она спала, как колода.
Под рубахой ничего не было. Даже трусы не освоила, полоумная.
Девка была некрасива. Широковата в кости и худа. Ключицы выпирали, ребра выпирали. Грудь оказалась меньше, чем представлялась.
Вид этих ключиц вызвал вдруг у Сигизмунда умиление. Такое же, какое вызывал у него кобель, когда еще трогательным щеночком был.
Да и девка, судя по всему, недавно из щенячьего возраста вышла. Если вообще вышла. Осталась в ней еще подростковая угловатость.
— Во блин! — сказал Сигизмунд. Пьяно изумился открытию.
И стал осторожно заправлять девкины руки в рукава чистой тельняшки. Мокрую рубаху на пол сбросил. Постирать надо.
Уложил девку удобнее. Одеяло на ней перевернул, чтоб сухим к телу. Провел пальцем по ее переносице.
Вздохнул, дивясь собственному безумию. Подобрал потную рубаху и вышел.
Мурр сидел на кухне. Молчал. Что-то изменилось, пока Сигизмунд переодевал девку. Настроение ушло, что ли. Благодать расточилась.
Мурр был невнятно озлоблен. На все и ни на что. Шипел, фыркал. С копченым салом ему Сигизмунд тоже не угодил.
— Не надо было портер пить, — сказал Сигизмунд.
Мурр разорался. Вообще пить не надо было. И «Смоленская роща» — дерьмо. И супермаркет — дерьмо. Его, Мурра, там обсчитать хотели.
— «Смоленская» дерьмо, — охотно согласился Сигизмунд.
— Не в том дело, что «Смоленская» дерьмо! — завопил Мурр. — А в том, что — стена! Болото! Не пробиться! Попса! Дешевка!
Сигизмунд знал, что Мурр прав. Сигизмунд знал, что Мурру ничем не помочь. Сигизмунд знал, что Мурра не остановить. Мурр входил в стадию постпитейного озверения. Наутро он обычно звонит и извиняется.
В принципе, Мурр просидел почти всю ночь. Пришел по первому зову. Не задал ни одного лишнего вопроса. Поэтому имеет полное право разоряться и обвинять.
— Ладно, пойду, — мрачно уронил Мурр. Отнес гитару на место. С инструментом он был очень внимателен. Даже с таким, как у Сигизмунда.
Снова сунулся на кухню. Осведомился, где градусник. Мол, не его инвентарь — у соседей одолжил.
Сигизмунд принес Мурру градусник. Поблагодарил.
Сказал:
— Погоди минуту, я с тобой пойду. Кобеля прогуляю.
Пока одевался, пока кобеля на поводок брал, Мурр угрюмо топтался. Потом нелюбезно спросил у Сигизмунда, нет ли чего почитать. Сигизмунд пытался сунуть ему «Валькирию». Мурр отказался. Русских авторов не любил. Любил буржуев. Для отдыха. Над ними думать не надо. Он, Мурр, и без книг много думает.
Почти не глядя Сигизмунд схватил «Макроскоп» Пирса Энтони, сунул Мурру. Мурр запихал в карман.
Вышли на канал. Поворачивая со двора, Сигизмунд поскользнулся и здорово ахнулся. И правда подморозило. Так локтем ударился, что будто током его прошибло. И хмель мгновенно вышел.
Попрощался с Мурром. Сказал, что ушибся и дальше не пойдет. Мурр к Сигизмундовым страданиям остался безучастен. Махнул рукой и пошел.
Сигизмунд стоял с кобелем на поводке. Смотрел, как Мурр уходит, — руки в карманы, сутулясь и пошатываясь. Тощий… как юродивая девка.
Интересно, понравилось бы девке мурровское творчество? Или испугается? Есть такие, которые пугаются. Испробуем, подумал Сигизмунд. Все испробуем.
И глуповато хихикнул. У них с юродивой вся жизнь впереди. В дурке. Она в женском отделении, он в мужском. «М» и «Ж» сидели на трубе. В дивной гармонии.
Когда Сигизмунд вернулся, девка плавала в поту. Пришлось менять не только тельняшку, но и постельное белье. Пакостный кобель затеял носиться по квартире с потной тельняшкой в зубах. Когда на него не обращали внимания, подходил ближе и зазывно рычал.
Девка наполовину проснулась. Шевелилась, мешала. Переодевать себя не давала, в одеяло впивалась, натягивала. Сигизмунд молчком, как зверь, одолел сопротивление и добился своего. Мокрое снял, сухое натянул. Отнес на свой диван, чтобы тахту перестелить.
Простыня, пододеяльник вымокли. Снял все. Когда закончил стелить, пошел за девкой — та безмятежно спала на его диване. Полюбовался — ладно ли юродивая на его сексодроме смотрится. Будет, о чем на старости лет в дурке вспоминать.
Девка смотрелась неладно. Она нигде ладно бы не смотрелась. Гнездилась в ней какая-то
