Дни сменялись днями, не принося ничего нового, в брюхе было всегда тепло и сытно, а в голове — ясно и как-то поэтически, уста же в любое мгновение готовы растянуться в ухмылке или того лучше — раскрыться пошире для хохота. Так славно жилось Каталану у доброго сеньора Саварика!
И вот однажды осенним вечером пришел в Иль-де-Рэ один катарский проповедник, сопровождаемый двумя учениками.
Звали его Эркенбальд из Сен-Мишеля. Вошел в деревню уже затемно. Шагал, опираясь на руку одного из учеников, а другой ученик, постарше, ступал следом, неся на плече нищенскую суму. Деревенские псы бежали за ними, громко гавкая, но трое путников не обращали на это никакого внимания. Даже шага не замедлили.
Постучались в дверь самого бедного дома на окраине и тут же обрели и пищу, и кров, а взамен одарили хозяев убогого жилища своим благословением.
Наутро «совершенный» попросил хозяина сказать эн Саварику о прибытии святых. Эта просьба была с радостью исполнена, ибо жители Иль-де-Рэ, как, впрочем, и других Савариковых вотчин, весьма любили и почитали своего вольнодумного сеньора.
Саварик пришел, да не один, а с Каталаном — тот упросил взять с собой. Отчасти хотелось Каталану приобщиться к чужой святости, но куда в большей степени глодало его любопытство. Прежде ему доводилось изображать верных катаров в представлениях, но самим катарским вероучением он как-то до сих пор не проникся. Словом, одно дело — ломать комедию, и другое — братская трапеза в присутствии настоящего «совершенного».
Хозяин дома, завидев Саварика еще издали, выскочил ему навстречу, засуетился, несколько раз вбегал в дом и снова выбегал и, наконец, застыл на пороге в низком поклоне.
Саварик остановился перед ним, поздоровался — серьезно и даже как будто почтительно. Бедный крестьянин, от счастья ошалев, только пролепетал что-то и толкнул дверь, пропуская вперед сеньора. Саварик вошел, пригнув голову под низкой притолокой, а следом за ним юркнул и Каталан.
В доме уже набралось народу — человек десять, никак не менее.
А у очага сидел крепкий, суховатый старик в черной одежде из грубой шерсти. Когда он поднял голову, Каталан подавился собственным дыханием: таким светлым было старое лицо, исчерченное множеством морщинок, с ввалившимся ртом и лучистыми глазами. Цепенея от восторга, Каталан за спиной Саварика обменялся с одним крестьянином сумасшедшим взглядом — и оба, без слов понимая друг друга, вздохнули одновременно.
Старик немного подвинулся, освобождая у очага место для Саварика. Саварик же сперва встал на колени и испросил благословения. Каталан видел, как сеньор де Маллеон вздрогнул от счастья, когда высохшая старческая рука коснулась его плеча и тихий, надтреснутый голос проговорил:
— Благодать Господа нашего Иисуса Христа да пребудет с тобою, дитя мое.
После этого Саварик уселся на чурбачок, выпачканный в саже, а Каталан пристроился в углу, откуда мог как хотел наблюдать за удивительным стариком.
Вошел еще один человек в черных одеждах — тот, кого старик именовал своим старшим сыном, — подал хлеб в чистой холщовой тряпице и книгу в темном переплете.
Эркенбальд из Сен-Мишеля встал, принял книгу и, не открывая ее — просто прикасаясь, просто лаская ее пальцами, — вполголоса пропел молитву Господню. Он пел не на латыни, а по-провансальски. Впервые в жизни Каталан до конца понял эти священные слова, и глубокое восхищение наполнило его. Вот как все, оказывается, совершенно и просто! Ему хотелось плакать и смеяться.
А эн Саварик и еще несколько присутствующих знали эту молитву и шевелили губами следом за стариком, а в конце в один голос проговорили «аминь».
Закончив молиться, старик отдал книгу своему сыну и начал вопрошание:
— Сын мой, ответь каков есть Бог?
— Бог есть великий, совершенный, безусловный, добрый, свет миру, — негромко, но внятно ответил второй совершенный.
— Отчего же на земле существует столько зла, отчего безумствуют вражда, войны, беды, болезни, голод?
— Оттого, что силен враг Бога — диавол.
— Отчего несовершенен человек?
— Оттого, что он заключен в свое тело, как в темницу.
— Отчего же заключен он в тело, как в темницу?
— Оттого, что тело, смертное, подверженное боли, страданию и тлению, создал диавол для уловления бессмертных небесных душ.
— Чем доказать безраздельную власть диавола над нашим миром?
— Всеблагий Бог не может быть творцом существ вредных и злокозненных. Не творил добрый Бог ни змей с ядовитым жалом, ни кусачей мошки, ни жабы, от которой кожа покрывается бородавками, ни мышей, проедающих мешки с зерном…
И тут, будто ее нарочно позвали, из-за ларя высунула чуткий нос мышка. Помедлив, она продвинулась еще чуть-чуть вперед и снова замерла — только любопытные черные глазки поблескивают в полумраке.
Эркенбальд прекратил вопрошание. Медленно протянул он руку к мышке и молвил:
— Внемли мне, дитя диаволевлево.
Мышка, казалось, даже дышать перестала. В полной тишине Эркенбальд проговорил:
— Благодать Господа нашего Иисуса Христа да пребуду с нами вовек.
Только это.
Но мышка, сделав вперед несколько неуверенных шажков, вдруг затихла, аккуратно подобрав под брюшко лапки.
Старец повернулся к Каталану и кивнул тому подбородком:
— Посмотри на нее как следует, дитя мое. Каталан осторожно толкнул мышку носком башмака. Мышка была мертва. Она все так же поблескивала глазками, верхняя губа у нее чуть задралась, открыв два передних резца, а под хвостом выступила и застыла густая капля крови. Подняв мышку за хвост, Каталан бросил ее в огонь. Как ни в чем не бывало Эркенбальд продолжил:
— Сын мой, почему же столь печальна участь человека? Ученик «совершенного», терпеливо ожидавший, пока возобновится диалог, тотчас же отвечал:
— Потому что порок гнетет человека; грех был создан одновременно с бренным телом, которое, претерпев множество страданий, в конце концов погибает.
— Может ли человек в этой земной жизни освободиться от порока?
— «Может ли эфиоп поменять черную кожу свою и барс — пятна свои? Так и вы, можете ли делать доброе, привыкши делать злое?» — ответил ученик цитатой из Священного Писания.
— Где же спасение?
— В Боге.
— Как понимать Бога?
Ученик не стал отвечать и молча склонил голову. Тогда Эркенбальд отбросил на спину капюшон, открыв длинные, совершенно белые волосы. От его лица и поднятых ладонями вперед рук исходил тихий свет.
— Никто да не станет служить двум господам, — заговорил «совершенный». — Живя здесь, в плотском греховном мире, прикованные к телу, как рабы к веслу галеры, мы — слуги диаволевлевы и ничуть не лучше той мыши, которую умертвило одно лишь упоминание Господнего имени! Но отлепите духовные очи от созерцания посюстороннего, направьте взгляд в горние выси! И вы увидите… — Эркенбальд закрыл глаза и постепенно стал раскачиваться из стороны в сторону, и слушатели его, как завороженные, тоже стали покачиваться, даже не заметив этого, пока наконец все в доме не забыли себя. — Направьте взор свой в горние выси — и вы увидите Творца всего невидимого, Бога Света, Бога Истины, Родник Душ, Владыку беспредельного мира, что отделён и отделен от всего плотского, осязаемого и греховного. Господь порождает только то, что доступно духовному оку. Разве не сказано Павлом: «Мы знаем, что закон духовен, а я — плотян, продан греху». Итак, грех и плоть суть одно и то же, и не бывает греха без плоти и плоти без греха. Господь, чистый и святой, гнушается всего плотского. Для Него нет прошлого, настоящего будущего,
