Великолепная Софи

воскликнула:

– Санчия, ты не должна засыпать, когда гости уже почти в дверях!

С софы послышался слабый стон.

– Софи, мой цвет лица! Ничто так не вредит ему, как солнечный свет! Сколько раз я это говорила?

Софи, пройдя через комнату, нагнулась, чтобы поцеловать ее.

– Да, дражайшая Санчия, но моя тетушка посчитает тебя очень странной, если ты будешь лежать здесь в темноте, а она пробираться к тебе наощупь. Сейчас же вставай!

– Хорошо, я встану, когда подъедет твоя тетя, – сказала маркиза с достоинством. – Когда она появится в дверях, будет самое время. Без лишних усилий.

В доказательство она выпуталась из необыкновенно красивой вышитой шали, доходящей ей до пят, бросила ее на пол и позволила Софи помочь ей подняться.

Она была пышной брюнеткой, одетой скорее по французской, чем по английской моде. На роскошные черные локоны поверх высокого гребня была наброшена мантилья. Ее платье, сделанное из газа и атласа, было завязано под полной грудью и открывало глазу значительно больше того, что леди Омберсли могла бы посчитать приличным. Однако это смягчалось многочисленными шарфами и шалями, в которые закутывалась маркиза, чтобы уберечься от вероломного сквозняка. Большая изумрудная брошь прикрепляла мантилью к низкому корсажу; в ушах висели массивные изумрудные с золотом серьги; на ней также был ее знаменитый жемчуг, дважды обвиваясь вокруг шеи, он спускался почти до пояса. Она была исключительно красива: большие, темные глаза и лицо цвета персика, вылепленное руками выдающегося скульптора. Ей было немногим больше тридцати пяти, но из-за своей полноты она казалась старше. Она ничуть не походила на вдову, эта мысль первой пришла на ум леди Омберсли, когда она вошла в комнату и пожала протянутую ей вялую руку.

– Como esta? – сказала маркиза густым, ленивым голосом.

Это обращение ужаснуло Хьюберта, которого уверили, что маркиза превосходно говорит по- английски. Он бросил горящий укором взгляд на Софи, и та мгновенно вмешалась, призвав свою будущую мачеху к порядку. Маркиза безмятежно улыбнулась и сказала:

– О Боже! Я очень хорошо говорю и по-французски, и по-английски. По-немецки я тоже говорю, но хуже, хотя и лучше многих. Я счастлива познакомиться с сестрой сэра Гораса, хотя, как я вижу, вы не похожи на него, сеньора. А это все ваши сыновья и дочери?

Леди Омберсли сделала отрицательный жест и стала представлять присутствующих. Вскоре маркиза потеряла к этому интерес, но продолжала вежливо улыбаться гостям и предложила им всем присесть. Софи напомнила ей, что сэр Винсент был ее старым знакомым, поэтому маркиза протянула ему руку и сказала, что отлично его помнит. Никто не поверил ей и меньше всех сэр Винсент, но когда ей упомянуУли о нескольких вечерах в Прадо, она рассмеялась и ответила: да, теперь она действительно вспомнила его, он был настоящим кавалером! Затем, подробно рассмотрев Сусилию, она поздравила леди Омберсли с такой красивой дочерью, по ее словам, в истинно английском стиле, который очень ценится на Континенте. Очевидно, поняв, что нельзя обойти вниманием и мисс Рекстон, она благожелательно улыбнулась ей и сказала, что та тоже очень похожа на англичанку. Мисс Рекстон не завидовала красоте Сесилии (ей привили мысль, что это лишь поверхностная оболочка), и поэтому она ответила, что не представляет, по ее мнению, собой ничего особенного и что в Англии ценятся брюнетки.

Тема была исчерпана, и в комнате воцарилась тишина; маркиза откинулась на подушки софы, а леди Омберсли сидела, гадая, какая же тема разговора заинтересует эту сонную леди. Мистер Фонхоуп уселся на драпированную парчой банкетку возле окна и стал пристально разглядывать зелень, которой так жаждала его душа; Хьюберт зачарованно смотрел на хозяйку; а мистер Ривенхол, взяв со столика возле своего локтя журнал, небрежно листал его, Пришлось мисс Рекстон, обладавшей светским чутьем, заполнить паузу, что она и сделала, сказав, что она большая поклонница Дон Квиксота.

– Как и все англичане, – забавляясь, ответила маркиза. – Однако никто из них не может правильно произнести его имя. Когда в Мадриде была английская армия, каждый офицер говорил мне, что восхищается Сервантесом, хотя на самом деле это далеко не так. Но, помимо него, у нас есть, например, Кеведо или Эспинель, или Монтельбом. А в поэзии…

– Эль феникс де Эспанъя, – внезапно вмешался в разговор мистер Фонхоуп.

Маркиза одобрительно посмотрела на него.

– Правильно. Вы знаете слова Лопе де Вега? Софи, – сказала она, переходя на родной язык, – этот молодой человек с лицом ангела читает по-испански!

– Весьма посредственно, – заметил мистер Фонхоуп, ничуть не смущенный такой оценкой его внешности.

– Мы будем говорить с вами, – сказала маркиза, – Ни в коем случае, – твердо сказала Софи. – Или, по крайней мере, не по-испански.

К счастью, в этот момент вошел Гастон и объявил, что в гостиной поданы закуски и напитки. И вскоре обнаружилось, что какой бы ленивой хозяйкой ни была маркиза, нельзя было пожаловаться на ее мэтрдотеля. Гостей ожидало обилие сочных иностранных блюд, приготовленных со множеством приправ и залитых нежными соусами. К еде подавались различные легкие вина. Студни, желе, взбитые сливки с вином и сахаром, фруктовые и шоколадные кремы в чашечках из миндального слоеного теста составляли то, что маркиза называла легкой мериенда. По тому, как мало съела мисс Рекстон, нетрудно было догадаться, что она считает такое щедрое гостеприимство вульгарным; однако Хьюберт, обильно поев, пришел к выводу, что маркиза очень неплохая женщина. А когда он увидел, сколько она съела итальянских сухариков, положила сливок в кофе и выпила вишневки, его отношение к ней перешло в уважение, граничащее с благоговением.

Когда пиршество близилось к концу, Гастон наклонился к уху своей госпожи и напомнил ей, что лесная калитка открыта. Маркиза сказала:

– О, да! Лес с колокольчиками! Это так красиво! Молодым людям будет приятно побродить по нему, пока мы с вами немного отдохнем.

Леди Омберсли никогда бы и в голову не пришло предложить гостю сиесту, но так как она сама любила подремать после полудня, она не стала возражать и последовала за маркизой в гостиную. Там она сразу же попыталась вовлечь маркизу в разговор о брате, но без особого успеха. Маркиза сказала:

– Не так уж весело быть вдовой, и, кроме того, Испания сейчас очень обеднела, поэтому я предпочитаю жить в англии. Но стать мачехой Софи! Нет, тысячу раз нет!

– Мы все очень любим мою дорогую племянницу, – ощетинившись, сказала леди Омберсли.

– Я тоже, но она очень утомляет. Никто не знает, что она сделает в следующий момент и, еще хуже, что она заставит тебя сделать против твоей воли.

Леди Омберсли не смогла отказать себе в удовольствии немного позлорадствовать.

– Моя дорогая сударыня, я уверена, что моя племянница никогда не смогла бы заставить вас сделать то, что вам не по душе!

– Однако это так! – просто сказала маркиза. – Ясно, что вы плохо знаете Софи. Противиться ей, поверьте, очень, очень тяжело!

А в это время та, о ком они говорили, вставляла цветок в петлицу Хьюберта во внешнем саду. Мистер Ривенхол ушел в сторону конюшен, а остальные четверо пробирались сквозь заросли кустарника к лесу с колокольчиками. Мис-тера Фонхоупа посетило вдохновение, которое, по его словам, при взгляде на Сесилию в окружении деревьев могло принести плоды. Пока что он придумал всего одну, но многообещающую строку будущего стихотворения:

– Когда Сесилия меж колокольчиков ступает… – пробормотал он.

– Очень похоже на рождественский гимн! – заметила мисс Рекстон.

Стихи мистера Фонхоупа всегда были подражательными, но как и любой поэт, он не любил, когда ему об этом напоминали, поэтому он взял Сесилию за руку и только попытался увести ее в сторону от всех,