— Теперь сходите за сестрой Джанет, если она не занята, или за Каллагеном. Кого-нибудь, только быстрее.
Девушка выбежала, а Джанет начала дуть в крошечный ротик. Совершенно неожиданно ребенок вздрогнул, сделал громкий вздох и начал кричать.
Джанет подняла глаза и увидела, что молодой коммандос дикими глазами уставился на нее.
— Девочка — сказала она, — если вам интересно.
Его жена задушенно застонала и потеряла сознание. В это мгновение занавеска откинулась и вбежала сестра Джонсон. Джанет вручила ребенке ей.
— Это вам, сестра — сказала она. — Я займусь матерью — и она локтем отодвинула молодого коммандос с дороги и склонилась над его женой.
Когда бомбежка кончилась, было уже поздно. Она вышла на крыльцо, выкурить сигарету и усталость снова охватила ее.
— О боже — кротко сказала она. — Когда-нибудь кончится эта война?
По ту сторону Темзы возле Вестминстера горели пожары и кислый запах дыма наполнял воздух. Сзади резко распахнулась черная светонепроницаемая занавеска и появился Каллаген с американским офицером в плаще и в фуражке с козырьком.
— О, вот вы где, доктор — сказал Каллаген. — Все обежал из-за вас. Этот джентльмен хочет с вами поговорить.
— Полковник Брисингем, мэм. — Он четко отсалютовал.
Каллаген удалился, оставив их одних на тускло освещенном крыльце.
— Что я могу сделать для вас, полковник? — спросила Джанет.
— Генерал Эйзенхауэр хотел бы поговорить с вами, мэм, если вы уделите ему несколько минут вашего времени.
Он выговаривал слова степенно и вежливо, но Джанет казалось, что крыльцо очень медленно колышется. Она пошатнулась на полковника и тот подхватил ее.
— С вами все в порядке?
— Слишком долгий день. — Она глубоко вдохнула воздух — Где генерал?
— Прямо через двор, мэм, в штабной машине. Следуйте за мной. Боюсь, что у нас мало времени. Он должен вернуться в Париж к завтрашнему утру.
Машина стояла в углу возле главных ворот. Она увидела окружавшие ее джипы, каски военной полиции. Брисингем открыл заднюю дверь.
— Доктор Манро, генерал.
Джанет помедлила, потом забралась внутрь и Брисингем закрыл дверь. В слабом свете пульта она могла составить лишь общее впечатление. Он был во френче и в фуражке, она плохо различала лицо, если не считать блеска зубов в неподражаемой улыбке.
— Вы удивитесь, если я скажу, что чувствую, словно знаю вас? — спросил Эйзенхауэр.
Она нахмурилась, потом нашла решение:
— Дядя Кэри?
Он усмехнулся:
— Мы все время говорили о вас за кофе в штабе, когда вместе набрасывали план Оверлорд. Но я знал его задолго до того. Панама, тысяча девятьсот двадцать второй — двадцать третий. Я был майором, а он, как я помню, лейтенант-коммандером с репутацией человека, которым трудно управлять.
— Он не изменился.
— Ни в малейшей степени. — Он сделал паузу. — Например, когда он тонул на норвежском эсминце в день-Д. Он вообще не должен был быть там. Прямое нарушение собственных приказов.
— Что стоило ему глаза и половины руки.
— Знаю. Скажите: это местечко Фада — шотландский остров, где он сейчас находится — что он там делает?
— Оттуда происходит семья его матери. Прямо перед войной он получил коттедж в наследство от кузена. Он хотел где-то спрятаться на время, и мне кажется, ему там хорошо. Это странное место.
— Думаете, он там что-то ищет?
— Наверное.
Генерал кивнул:
— Знаете, он пытается вернуться в строй?
— Нет, но это меня не удивляет.
— И меня. В его возрасте он не может изменить свою природу за один день, но это просто невозможно, вы должны понимать. Один глаз, недействующая рука. Он отдал все, что мог…
— Кроме жизни.
— Черт побери! — сказал Эйзенхауэр. — Военно-морской департамент не желает шевелиться. Они хотят, чтобы он немедленно ушел в отставку.
— А вы?
Он тяжело вздохнул:
— Он прислал мне личное письмо через молодого морского офицера в отпуске. Удачно, что я оказался сегодня в Лондоне.
— Он просит вас о помощи? Кэри Рив? — Она улыбнулась. — Ну, генерал, это действительно кое- что.
— Та же мысль возникла и у меня — сказал Эйзенхауэр.
— И вы можете помочь?
— У меня есть для него работа в Париже, начиная с первого октября. Заместитель директора в штабе координации материального и кадрового снабжения.
— Работа за столом?
Джанет покачала головой:
— Этого он избегает.
— Старые дни миновали. Если он хочет работу, для него есть одна. Иначе — погост. Он должен понимать.
— Захочет ли он? — мягко сказала она, словно самой себе.
Эйзенхауэр сказал:
— Подумайте, есть ли у вас возможность взять несколько дней отпуска, съездить и повидать его?
Она задумалась.
— Думаю, да. За последние полгода у меня был только один выходной.
— Чудесно — сказал он. — Естественно, я прикажу кому-нибудь из моего штаба приготовить для вас необходимые проездные документы. Я дам вам письмо, в котором ясно выскажусь о своем предложении. Но настоящее давление должно исходить от вас.
В окно постучали. Эйзенхауэр опустил стекло, появился Брисингем:
— Нам нужно двигаться, если мы хотим успеть на самолет, генерал.
Эйзенхауэр нетерпеливо кивнул и снова поднял стекло.
— Они не оставляют меня в одиночестве ни на минуту. Война — это ад, даже для генералов, поверьте.
Далеко в Атлантике горизонт потрескивал полосами молний и начинался сильный дождь. Ветер достиг 8 баллов по шкале Бофорта, по морю двигались гороподобные волны и «Дойчланд» шла только под узкими парусами, за штурвалом стояли Рихтер и Штурм.
В четвертую склянку первой вахты внезапный злой шквал с невероятной силой ударил с юго- востока, градины сыпались, словно пули. «Дойчланд» накренилась на борт, отклонившись от курса почти на пять румбов, Штурм потерял равновесие и потоком воды его унесло по палубе, Рихтер в одиночку отчаянно боролся с вращающимся штурвалом. Когда ветер нанес очередной зверский удар, «Дойчланд» пошатнулась и начала переворачиваться.
