Численность Клубка росла и росла, пока он не превратился в самое грандиозное сообщество морских змей, следовавших за одним вожаком, которое когда-либо видела Шривер. Каждый день то одна, то другая часть Клубка отделялась в поисках пищи, но под вечер змеи неизменно собирались все вместе. К Моолкину стекались соплеменники всевозможных размеров и окрасов. Иные давно позабыли разумную речь, некоторые сделались бессмысленными и свирепыми хищниками. Кое у кого красовались на боках шрамы, оставленные давними несчастьями, в том числе и столкновениями с недружелюбными кораблями. Поведение неразумных порою приводило Шривер в ужас; для этих несчастных уже не существовало ни совести, ни каких-либо понятий о дружелюбии. Иные же буквально истекали глубоко запрятанной болью. Например, один змей таинственного белого цвета. Его, беднягу, снедала молчаливая ярость такой неистовой силы, что он, похоже, даже говорить не решался, опасаясь дать ей выход.
И тем не менее все они следовали за Моолкином. А когда по вечерам они сплетались все вместе, устраиваясь для сна, получалось целое поле колышущихся, словно водоросли, хвостов.
Клубок рос с каждым днем, и вместе с численностью, казалось, росла всеобщая вера в водительство Моолкина. И то сказать: вереница ложных глаз вдоль его тела теперь сияла так ярко, что казалась почти светящейся. Но и рядовым членам Клубка было чем поделиться друг с другом, и главным сокровищем были воспоминания, которые каждый по отдельности мог бы и утратить. Часто случалось, что кто-то называл некое имя или ронял слово, тотчас вызывавшее живейший отклик у остальных.
Все это было просто прекрасно, но, увы, цель путешествия и даже истинный путь, которого следовало придерживаться, ничуть не становились яснее. И щедрый обмен воспоминаниями лишь делал бесконечные поиски еще мучительнее.
Сегодня Шривер никак не могла уснуть. Она даже выпуталась из объятий задремавших товарищей по Клубку и бесцельно поплыла по воле подводных течений, оглядывая живые «заросли» спящих змей. Разросшийся Клубок расположился на отдых в месте, казавшемся Шривер смутно знакомым. Еще чуть-чуть — и она что-то вспомнит. Что-то очень важное. Неужели ей доводилось бывать здесь прежде?
Спустя немного времени к Шривер присоединился Сессурия. Они с ней так долго странствовали вместе и побывали в стольких переделках, что он чувствовал ее настроение и без слов понимал ее. Вот и теперь он молча присоединился к подруге, чтобы вместе с нею вглядываться в знакомые-незнакомые очертания морского дна. Оба широко раскрывали глаза, вбирая слабый лунный свет, проникавший в глубину океана. Шривер смотрела и смотрела, пользуясь едва заметным свечением, источаемым и змеями, и мелкой морской жизнью. Неужто ей померещилось?
— Ты права, — негромко подал голос Сессурия. И отплыл от Шривер, чтобы, медленно извиваясь, спуститься к особенно изломанному участку дна. Он медленно поводил туда-сюда головой. А потом, к полному недоумению Шривер, ухватил пастью большой клок разросшихся водорослей, вырвал их и отбросил. Снова ухватил и отбросил. И еще, и еще…
— Что ты делаешь? — обеспокоенно протрубила она, но он не ответил. Водоросли большими пучками разлетались в разные стороны. А потом его и вовсе как будто охватило безумие. Он упал на дно и бешено забил хвостом, разгоняя копившийся десятилетиями ил.
Змеи, спавшие поблизости, начали просыпаться, разбуженные ее вскриком и бурной возней Сессурии. Одна за другой они подплывали и повисали около Шривер, глядя вниз.
Сессурия продолжал молча корчевать водоросли.
— Что это с ним? — спросил изящный синий змей.
— Не знаю, — растерянно ответила Шривер. Сессурия прекратил свои усилия столь же внезапно, как и начал, и взвился вверх — к остальным. Быстренько очистил чешую от задержавшейся грязи и в восторге обвился кругом Шривер.
— Смотри! — воскликнул он. — Ты не ошиблась! Сейчас муть уляжется, и ты увидишь… Вот… вот сейчас… Ну?!
Некоторое время Шривер не могла разглядеть ничего, кроме кружащихся придонных частичек. Сессурия прямо задыхался от предвкушения, его жабры возбужденно раздувались. Еще миг — и худенький синий издал сумасшедший вопль:
— Я вижу его! Я узнал его! Это Страж! Только почему он здесь, в Доброловище? Этого не должно быть. Тут что-то не так!
Шривер таращила глаза, силясь что-то сообразить. То, о чем говорил синий, было настолько неожиданно, что казалось полной бессмыслицей. Страж, то есть сторожевой дракон? Мертвые драконы на морском дне? Откуда бы? Каким образом?
Но вот смутные тени, маячившие в облаке мути, начали приобретать все более определенные очертания. И Шривер увидела. Перед ней был действительно Страж. Причем самка. Она лежала растянувшись на боку, одно крыло было поднято, другое оставалось погребенным. На поднятой передней лапе три когтя были обломаны, часть хвоста торчала поблизости под очень странным углом. Статую явно повредило падение. Но как вообще она очутилась здесь, глубоко под водой? Она же всегда стояла над воротами города Ирурана?
Еще немного — и глаза Шривер различили опрокинутую колонну. Значит, там, подальше, должен быть замечательный внутренний дворик, выстроенный Десмоло Усердным. В этом дворике он сажал удивительные растения, которые друзья драконы доставляли ему из отдаленнейших уголков мира. А дальше, за садом, виднелся обрушенный купол Храма Воды.
— Весь город… здесь весь город, — тихо проговорила Шривер.
Моолкин, появившийся неизвестно откуда, так же негромко поправил:
— Не только город. Море поглотило весь край.
Все смотрели вниз, на мертвые останки мира, жившего у каждого в недосягаемой глубине памяти. Моолкин двинулся с места и медленно поплыл вперед, трогая носом то одну, то другую руину.
— Мы плаваем, — сказал он, — там, где когда-то летали…
С этими словами он покинул дно и поднялся к сородичам. Теперь никто уже не спал; весь Клубок, пробудившись, наблюдал за медленными перемещениями вожака. Постепенно змеи собрались в живой движущийся шар, и центром этого шара был Моолкин.
Он начал танцевать, помогая словам движением тела.
— Мы стремимся вернуться домой, туда, где когда-то жили, охотились и летали. И, боюсь, сегодня мы достигли цели, которой так жаждали. Раньше, когда на глаза нам попадалась рухнувшая статуя или арка, мне всякий раз думалось, что это обрушились одно-два прибрежных здания, и не только. Но Ируран стоял в глубине материка, далеко от морских берегов! И тем не менее — вот они под нами, его затопленные руины. — Извивы сверкающего тела Моолкина словно хоронили все их надежды. — Теперь ясно, что маленьким землетрясением дело не ограничилось. Море и земля изменились до неузнаваемости. Мы разыскиваем реку, которая должна отвести нас домой, но теперь мне начинает казаться, что без провожатого, наблюдающего из поднебесья, нам никогда ее не найти. Где же он, наш провожатый? Мы уже побывали на севере и на юге, но так и не обнаружили узнаваемого пути. Все слишком переменилось. Сколько бы мы ни складывали вместе разрозненные клочки наших воспоминаний, их все равно недостаточно. Мы заблудились. Наша последняя надежда — на Ту, Кто Помнит. Но даже и она может не справиться!
Зеленый красавец Теллар отважился возразить вожаку.
— Мы долго искали наделенную памятью, но так и не нашли, — прозвучал его голос. — Наши силы не беспредельны. Скажи, Моолкин, долго ли нам еще странствовать? Ты собрал кругом себя громадный Клубок, но, сколько бы нас ни было, это крохи по сравнению с тем, каковы мы были прежде. Неужели все погибли — все Клубки, что должны были бы заполонить собой Доброловище? Неужто мы — последние остатки некогда великого племени? И неужто нам тоже предстоит умереть, так и не добравшись до цели? Может ли случиться так, что на свете больше нет ни желанной реки, ни дома, куда мы могли бы вернуться?
Он говорил нараспев, и поистине то была скорбная песня отчаяния.
Моолкин не унизился до успокоительной лжи.
— Вполне возможно, — сказал он, — что мы обречены на смерть и вместе с нами прекратится наш род. И все-таки мы не должны уйти без борьбы. Мы должны предпринять еще одну попытку разыскать Ту, Кто Помнит, и пусть каждый сделает для этого все, на что только способен! Мы найдем провожатого. Или
