видеть ее в таком состоянии: крайне возбужденную и разобиженную. И он спросил, умом понимая, что спрашивает, скорее всего, зря:
— А ты уже сказала Кенниту?
Она уставилась на него так, словно он ляпнул нечто жутко непристойное. И почти защитным движением скрестила руки на животе.
— Время еще не настало ему говорить, — мрачно заявила она.
Что означали эти слова? Что Кеннит более не делил с ней ложе? Но коли так, где же он тогда спит? Уинтроу и сам последнее время спал там, где мог найти для этого уголок. Кеннит волевым порядком отдал Альтии его каюту — и весьма мало озаботился тем, где и как устроится ее прежний хозяин. Уинтроу пришлось дважды обращаться к нему с просьбой, прежде чем он принес ему хоть что-то из одежды. Да, последнее время капитан был определенно сам на себя не похож! Даже команда это замечала. Правда, шептаться по углам и перемывать Кенниту косточки ни у кого покамест храбрости не хватало.
— А та вторая женщина? Йек? — язвительно спросила Этта.
Он хотел было соврать, потом вспомнил, что Этта знала о его визите к ней. Пришлось сказать правду:
— Она не захотела со мной разговаривать.
Йек по приказу Кеннита держали запертой в одном из рундуков, где хранились якорные цепи. Уинтроу исхитрился посетить ее там. Йек сразу засыпала его вопросами о судьбе Альтии. Когда выяснилось, что ни на один он толком ответить не может, Йек плюнула в его сторону — и намертво замолчала. Между прочим, держали ее в кандалах, хотя и не в самом жестоком их варианте. По крайней мере, она могла сидеть, вставать, ходить по своему рундучку. В действительности Кеннита трудно было за это винить. Воительница была рослой, крупной, очень сильной физически. Ее обеспечили одеялом и не мучили голодом, так что раны от змеиных ожогов постепенно затягивались. Уинтроу даже подумал про себя, что ее участь была не намного хуже его собственной, когда он впервые угодил на борт этого корабля. Даже рундук был тот самый. Скверно было лишь то, что она не желала с ним разговаривать. Он так хотел, чтобы она поведала ему об участи Совершенного: дело в том, что россказни команды весьма сильно отличались от того, что рассказывал ему Кеннит, и Уинтроу хотел разобраться… Он подступил с этим к Молнии, но никакого толку не добился. Носовое изваяние только насмешничало и всячески издевалось над ним.
— Я пытался поговорить о ней с кораблем, — сказал Уинтроу наконец. Этта посмотрела на него осуждающе, но в то же время и с любопытством. — Молния была со мной еще неучтивей обычного. Она в открытую говорит, что ждет не дождется, только бы Альтия убралась наконец с ее палубы. Слышала бы ты, как она о ней говорит! Сплошная ругань вперемешку с угрозами. Как будто моя тетка…
Он не закончил фразу и только покачал головой, тихо надеясь, что Этта не будет настаивать на продолжении. Молния же говорила об Альтии, как говорят о родственнике, которого возненавидели. Нет, она вовсе не пыталась убедить в чем-то Уинтроу. Уинтроу ей более был совершенно неинтересен.
Юноша вздохнул.
— Ты опять грезишь о своем корабле.
Этта так выговорила эти слова, словно он был в чем-то виноват.
— Опять, — согласился он покорно. — Мне очень не хватает ее. Я беседую с Молнией только по обязанности, а удовольствия в этом никакого не нахожу. А у тебя последнее время своих хлопот полон рот. Мне частенько бывает одиноко.
— Хлопот полон рот, говоришь? А не ты сам перестал беседовать со мною, как прежде?
Он-то думал, она всю свою способность сердиться израсходовала на Кеннита. Оказывается, она и для него кое-что припасла.
— Ну, я, собственно… — промямлил он, понимая, что в любом случае дождется себе на голову словесных колотушек. — Я просто навязываться не хотел. Я думал, ты…
Все его прежние предположения и выводы относительно Этты вдруг показались ему такими глупыми и легковесными.
— Ты думал, я буду до того занята собственной беременностью, что мигом разучусь и думать, и говорить! — довершила за него Этта. Выпятила живот и принялась с идиотской улыбкой гладить его. — Так, что ли?
И снова хмуро уставилась на Уинтроу.
— Ну… примерно, — выдавил он.
Виновато потер подбородок и приготовился в полной мере изведать ее ярость.
Но вместо того, чтобы обложить его последними словами, Этта вдруг рассмеялась.
— Ох, Уинтроу, какой же ты еще, в сущности, мальчик, — вырвалось у нее. И проговорила она это с таким теплом и любовью, что он озадаченно вскинул глаза. — Да-да, это я о тебе, — сказала она, заметив его недоумевающий взгляд. — Если хочешь знать… ты же весь зеленый ходишь от ревности с тех самых пор, как я тебе рассказала. Ну прямо как будто я твоя мамка, готовая дать тебе отставку ради нового малыша! — И она тряхнула головой, а Уинтроу спросил себя, уж не доставляла ли ей удовольствие его столь очевидная ревность. — Честно говоря, — продолжала она, — я иной раз тихо со смеху помирала, глядя на вас с Кеннитом. У вас иной раз ну прямо на рожах было написано, что вы — такие же двое дураков, как вообще все мужики. Он — с его чопорной холодностью и якобы мужественным нежеланием сознаться в самомалейшей слабости и нужде. А ты — с этим твоим трогательным щенячьим взглядом, выпрашивающим хотя бы кроху внимания. И, знаешь, это последнее до того льстило мне, оказывается!.. Я сама даже не замечала, пока ты не прекратил этим заниматься… — Этта подалась к нему и продолжала: — Слушай, давай разговаривай и беседуй со мной, как прежде, а? Я же нисколько не переменилась, я все та же, честное слово! Ну да, там, во мне, ребеночек подрастает, ну и что с того? Это ведь не сумасшествие и не болезнь. С какой стати шарахаться от меня?
Язык Уинтроу поспел вперед головы.
— Похоже, — сказал он, — у Кеннита теперь будет все. Живой корабль. Ты. И еще сын. А у меня не останется совсем ничего. И вы все будете вместе. А я — где-то там, в сторонке!
Этта ошарашенно молчала некоторое время. Потом выговорила:
— А ты хотел бы, чтобы все принадлежало тебе? Корабль, я и ребенок?
И было нечто такое в ее голосе, отчего его сердце понеслось вскачь. Она что, не отказалась бы, чтобы он ее возжелал? Неужели в ее сердце таилась для него толика теплоты? Сказать об этом вслух? И получить по заслугам? Да, но если ему все равно предстояло все потерять, почему бы и не выговориться? Даже если Этта и отлучит его от себя на веки вечные, все равно она будет знать.
— Да, — сказал он. — Я хочу корабль, потому что он некогда был моим. И с ним и тебя, и сына, потому что… — На этом мужество изменило ему. — Потому что хочу, и все, — закончил он неуклюже. И посмотрел на нее. Вероятно, теми самыми трогательно-огромными щенячьими глазами, над которыми она только что потешалась. Уинтроу ругательски обругал себя, но что он мог тут поделать?
— Ну ты даешь, Уинтроу. — Этта покачала головой и отвела глаза. — Как все же ты еще молод.
Он уязвленно ответил:
— Я все равно ближе к тебе по возрасту, чем он!
— Да не в годах дело, — улыбнулась она.
— Я без конца все «юный» и «маленький» только оттого, что Кеннит на этом настаивает, — парировал Уинтроу. — Да и ты притворяешься, будто веришь в это! А я не дитя, Этта. Не маменькин сынок и не улитка в монастырской раковине. Был когда-то, но очень давно! Год на корабле вроде этого из любого мальчишки сделает мужчину. Ладно, а как прикажете мне быть мужчиной, когда никто не разрешает им стать?
— Мужеством не обзаводятся с чьего-то позволения, — наставительным тоном сообщила ему Этта. — Мужество, знаешь ли, просто берут. Тогда с ним и другие начинают считаться.
И она потянулась к своему вышиванию.
Уинтроу поднялся с кресла. Он был в отчаянии, и отчаяние грозило перейти в ярость. Она что, думала отделаться от него с помощью парочки плоских истин?
— Берут, значит, мужество. Ясно…
