Он не решился произнести эти слова «оказались здесь» – и умолк.
– Насчет войска сказать не могу, не видел, – с готовностью ответил Жогин. – А как оно могло получиться, вы уж лучше у самих немцев спросите. Если придется…
– Неужели вы думаете… – подавленным от волнения голосом начала было Вера.
– А это, барышня, пусть лошадь думает, – неожиданно грубо прервал ее Жогин, – у нее на то голова большая. А за нас думает советская власть. Как кому жить и что кому делать. Мы к тому привыкшие. Ну… с новосельем, значит.
Он резко повернулся, перешагнул через порог и плотно прикрыл за собой дверь. Через мгновение заскрипела лестница под его тяжелыми шагами.
Некоторое время Анатолий и Вера в растерянности стояли молча. Сквозь щели между досками, которыми было забито окно, прорывались узенькие полоски света. Постепенно их глаза привыкли к полумраку. Анатолий покопался в куче лежащего под окном тряпья, нашел жесткий порванный тюфяк и расстелил его у стены, под забитым окном.
– Садись, – сказал он Вере и первым опустился на тюфяк. Но Вера продолжала стоять.
– Садись, – повторил Анатолий.
– Тебе не показалось, что он улыбался? – тихо и удивленно спросила Вера.
– Улыбался? Кто? Жогин? Когда?
– Ну вот когда ты сказал, что немцев наверняка уничтожат. И о Кравцове он как-то странно говорил.
– Разве он говорил что-нибудь о Кравцове? – настороженно переспросил Анатолий.
– Ну конечно. Неужели ты не слышал?
– А, насчет наказа, – успокоенно произнес Анатолии. – Ну, это у него просто такая манера, видимо. Ерническая, что ли… Ну садись же, чего ты стоишь!
Она медленно опустилась на тюфяк и села, поджав под себя ноги и прислонясь спиной к стене.
– Тебе есть не хочется? – спросил Анатолий.
– Нет. А тебе?
– Тоже нет. Вот странно! Последний раз мы ели часов двенадцать тому назад, не меньше. А спать хочешь?
– Нет.
– И я – нет. Ни в одном глазу. А ведь мы всю ночь провели на ногах.
– А температуры у тебя нет?
– Ну какая тут может быть температура!..
Они сидели и, точно сговорившись, задавали друг другу самые незначительные, далекие от всего того, что с ними приключилось, вопросы. Им обоим хотелось слышать голос друг друга, и оба они боялись, что может наступить тишина.
Он спрашивал, не холодно ли ей, хотя на чердаке было жарко и душно, не поранила ли себе ноги, когда бежала, удобно ли ей сидеть, и снова – не хочется ли ей есть или спать, а она спрашивала, не болит ли у него голова, не чувствует ли он жара и не хочет ли прилечь.
Но наконец наступила минута, когда все эти вопросы иссякли, и оба они умолкли, боясь взглянуть правде в глаза.
Некоторое время они молча прислушивались к редким, доносящимся откуда-то издалека ребячьим голосам, к лаю собаки, к стуку колес проезжающей телеги.
Первой не выдержала Вера. Она придвинулась ближе к Анатолию и спросила почти шепотом:
– Толя!.. Как ты думаешь, чем все это кончится?
Этот шепот подействовал на него подавляюще. Он ответил нарочито громко:
– А чем это может кончиться? Немцев наверняка вышибут, если уже не вышибли. Я просто уверен, что их уже и в помине нет. Ты помнишь, тогда, в лесу, мы слышали стрельбу и этот гул? А теперь? Кругом все тихо. Я уверен, – продолжал он бодрым, окрепшим голосом, – что все это вообще была ложная тревога. В крайнем случае немцам удалось выбросить группу парашютистов-смертников. Ну, чтобы создать панику. Ты сама подумай, что может сделать какая-то горстка немецких солдат здесь, под Ленинградом, окруженная со всех сторон нашей армией? Да они с самого начала были обречены на уничтожение. Осторожность, конечно, не помешает, несколько часов придется посидеть тут, но я уверен, что еще сегодня вечером, самое позднее завтра утром мы будем в Ленинграде.
Вера молчала, но Анатолий чувствовал, что его слова успокоили ее.
– А где может быть Кравцов? – неожиданно спросила Вера.
Этот вопрос вернул Анатолия, почти успокоенного своими же словами, к тревожной действительности. Он уже забыл о Кравцове, о поручении, которое тот возложил на него, и не хотел думать об этом. Он гнал все это из своей памяти: и жуткий горящий поезд, и катящихся по насыпи обезумевших от страха людей, и разговор с Кравцовым, и самого Кравцова.
Ему хотелось успокоить Веру, принять какие-то меры, найти выход из положения. Но больше всего ему хотелось вернуть привычное равновесие, вновь обрести то состояние, в котором вообще не надо принимать никаких ответственных решений.
В те минуты Анатолий еще ничего толком не знал. Не знал, в самом ли деле близко немцы, не знал, как добраться до Ленинграда, не знал, как поведет себя в дальнейшем Вера…
Но самым главным из того, чего он еще не знал, был он сам, Анатолий. Ибо всю свою сознательную жизнь привык считать себя смелым, стойким, способным руководить людьми. Но сейчас, впервые в жизни оказавшись в сложной, опасной ситуации, он вдруг понял, что не в состоянии принять ни одного разумного решения, и мечтал лишь о том, чтобы все каким-то чудом само собой изменилось, стало бы на свои старые, привычные места…
– Почему он ушел от нас? – снова спросила Вера.
– Ну… откуда я знаю? Может быть, у него тут есть еще знакомые.
– А почему он сказал, что мы не должны знать друг друга? Ну, а в случае…
Он прервал Веру, чтобы не дать ей возможности договорить эту фразу до конца:
– Просто элементарная предосторожность. В таком случае всегда лучше, чтобы один – не тянул другого.
– А ты думаешь… что такой случай… возможен?
– Я ничего не думаю, – уже с некоторым раздражением заявил Анатолий. – Просто ты меня спросила, я и ответил.
Вера пристально посмотрела на него, и хотя в полумраке Анатолий не мог разглядеть выражения ее глаз, он почувствовал, что она смотрит на него со страхом и укоризной.
Ему стало стыдно. Он обнял Веру и сказал:
– Не надо волноваться, ну не надо! Я уверен, что все приключение окончится благополучно.
– Ты… не бросишь меня?
Вопрос был неожиданным. Но уже через мгновение Анатолий понял, что стал сейчас для Веры единственной надеждой, главной опорой. Ему было жалко ее, и вместе с тем он был горд от сознания, что играет такую большую, такую решающую роль в жизни другого человека.
Он крепче и крепче обнимал Веру и думал о том, что теперь уж никогда не бросит ее, сделает все для того, чтобы защитить ее от любой угрозы любой ценой, даже ценой жизни. И чем больше он думал об этом, тем сильнее верил в себя, в свои силы, в свою решимость противостоять всему тому, что может с ними произойти.
Это чувство переполняло Анатолия и наконец вырвалось наружу.
– Верочка, родная моя, ничего не бойся, я всегда буду с тобой, – говорил он, и слова сами срывались с его губ. – Мы всегда будем вместе – и здесь, и там, когда вернемся. Я только теперь понял, чтo ты для меня значишь! Да, ты была права там, в Белокаменске, когда говорила… ну, ты помнишь?.. Это верно, я и сам тогда не понимал, что люблю тебя, думал, что это так, временно… Но теперь я знаю, на всю жизнь знаю, что другой не будет, что мы будем всегда вместе, а когда я уйду на фронт, ты будешь ждать, а я буду тебе писать, каждый день писать…
Он говорил бы еще и еще, но в этот момент за дверью послышались чьи-то тяжелые шаги и скрип
