командного или наблюдательного пункта обычно видят воочию ту землю, которую им предстоит оборонять. И каждая пядь этой земли, каждый ручеек, протекающий по ней, каждое дерево, каждый пригорок или лощинка приобретают для них неповторимое значение, на какое-то время вбирают в себя их души. И даже исход всей войны в минуты и часы боя неразрывно связывается в сознании этих командиров с судьбой того рубежа, который их бойцы защищают.
Проводив взглядом спускавшихся по склону Федюнинского и Васнецова, Суровцев посмотрел на часы.
– Я пошел вниз, комиссар, – проговорил он озабоченно. – Проверю, как оборудован КП и обеспечена ли связь с полком. Останься пока здесь. Когда вернусь, пойдешь в роты. Одного связного я возьму, другой пусть будет с тобой.
Суровцев ушел. Пастухов, стоя у пролома, снова и снова оглядывал в бинокль передний край немцев.
Внезапно он услышал за спиной:
– Видать, большое начальство наведывалось, товарищ комиссар?
Пастухов обернулся. Рядом с ним стоял связной.
– Немалое, – ответил Пастухов.
– Беспокоятся, значит, за высотку. И правильно. Проклятое место.
– Это смотря кто им владеет.
– Тоже верные слова, – согласился боец.
В Ленинграде у Пастухова просто не хватило времени, чтобы познакомиться со всеми бойцами вновь сформированного батальона, и этого пожилого красноармейца в мешковатой гимнастерке, в огромных кирзовых сапогах с широкими голенищами, в которых болтались тонкие ноги, он не помнил.
– Ополченец? – спросил он.
– Был ополченцем. Сегодня, можно сказать, кадровый, – ответил боец, вытягиваясь, отчего живот его выступил над низко затянутым ремнем.
– Фамилия?
– Воронихин.
– Что-то я вас на марше не приметил.
– А я с вами не шел, товарищ комиссар, я вам в наследство достался. От того батальона, что в тыл отвели, когда вы на смену пришли.
– А почему же вы остались? Отдохнули бы после боев, отоспались, – удивленно спросил Пастухов.
– Чего туды-сюды ходить! Ноги-то не чужие, – махнул рукой Воронихин. – А сплю я совсем мало. И до войны так было. Старикам, говорят, не спится.
– Связному тоже придется «туды-сюды» ходить, – усмехнулся Пастухов.
– Так то по делу.
Пастухов посмотрел на бойца с любопытством.
– Где работали до войны?
– В Государственном академическом имени Кирова театре оперы и балета, – ответил Воронихин так торжественно, точно рапортовал о принадлежности к какой-то особо прославленной части.
– Что же вы там делали? – с невольной улыбкой спросил Пастухов. – Пели?
– В гардеробе работал. Ну, а потом, кто чего по художественной ценности стоил, тех в тыл эвакуировали.
– А вас оставили?
– Зачем? – обиженно сказал Воронихин. – Я в Мариинке, почитай, четверть века работал. И мне было сказано: пожалуйста, Степан Гаврилыч, эвакуируйтесь, поезд двадцать семь, вагон восемь.
– Ну и что же вы?
– Я-то? Как подумал: ну его, туды-сюды ездить… Спросил: а в солдаты можно? Давай, говорят, Воронихин, возьмем, – хоть и молодых у нас хватает, а все без тебя и ополчение не ополчение. Вот так оно и получилось.
Последние фразы связной произнес уже с явной усмешкой, Но Пастухов предпочел ее не заметить.
– Ладно, друг Воронихин, – сказал он, – будем воевать вместе. А пока вот что, наведи-ка ты тут на полу порядок. Видишь, вон книжки какие-то ветер треплет, листки вырванные, – словом, собери все это в стопку, бечевку найди и свяжи. Может быть, что и ценное звездочеты впопыхах забыли.
Где-то внизу разорвался снаряд.
Пастухов поднес к глазам бинокль. Наши позиции у подножия высоты оживали: бойцы тащили пулеметы, устанавливали противотанковую пушку. Немцы, видимо, заметили движение и начали обстрел.
За спиной Пастухова снова раздался голос Воронихина. Обернувшись, Пастухов увидел, что связной, вместо того чтобы собирать разбросанное, сидит на корточках и читает вслух:
– «…Цель учреждений Главной обсерватории состоит в производстве: а) постоянных и сколь можно совершеннейших наблюдений, необходимых для географических предприятий империи и…»
– Отставить, Воронихин, здесь не библиотека, – сердито сказал Пастухов. – Вам было приказано…
– Больно интересно, товарищ комиссар, – с обезоруживающей улыбкой произнес Воронихин, вставая, но не выпуская книги из рук.
– Дайте сюда.
Пастухов перелистал грязные, уже покоробившиеся от дождя и ветра страницы книги. Это была популярная брошюра, посвященная истории сооружения Пулковской обсерватории. Глаза Пастухова скользили по строчкам: «Точное определение положения звезд…», «В галереях хранятся меридианные инструменты…»
«Положение звезд… меридианные инструменты… – мысленно повторил он про себя. – Как странно звучат сейчас эти слова!.. Подумать только: все хочет знать человек, когда на земле мир, – и положение звезд на небе, и все эти меридианы и параллели… А сейчас смысл жизни сводится к одному – выстоять, не пустить фашистов в родной город, уничтожить врага».
Снова где-то внизу разорвался снаряд. Пастухов бросил книжку в угол и опять повернулся к пролому. Он увидел Суровцева, поднимающегося наверх в сопровождении трех командиров. Двое из них, лейтенанты Сухарев и Огарков, командовали ротами, третьего Пастухов не знал.
«А где же командир третьей роты лейтенант Рыжов?» – тревожно подумал Пастухов.
– Так вот, комиссар, – сказал, подходя, Суровцев, – еще бой не начался, а уже потери имеем. Рыжова убило. Пока бойцы окоп для ротного КП отрывали, его и убило. То ли пулей шальной, то ли осколком. Командир полка в это время в расположении роты находился, приказал принять командование вот ему… младшему лейтенанту… извините, запамятовал фамилию…
Пастухов взглянул на нового ротного. Он был явно старше других командиров, небольшого роста, с рыжеватыми усами на морщинистом лице. Ротный выпрямился, прижал свои короткие, с несоразмерно широкими ладонями руки к бедрам и медленно, точно не отдавая рапорт, а начиная спокойную беседу, сказал:
– Горелов я, Михаил Игнатьичем звать.
– Из ополчения? – спросил Пастухов.
– Из него. С «Электросилы», – может, слышали, такой завод есть.
– Чем командовали? – настороженно спросил Пастухов, от которого не укрылось, что два других ротных, молодых, стройных, подтянутых, смотрели на Горелова несколько иронически.
– Взводом командовал, – все так же спокойно и рассудительно ответил тот. – Да и ротой пришлось. Помене суток. Ротного у нас вчера миной убило. Прямое попадание. На клочки, можно сказать, разнесло человека. Вот я командование и принял.
– Насколько я понимаю, вы из батальона, который мы сменили. Почему не ушли на переформирование?
Горелов пожал плечами:
