7
Мы спустились вниз и вышли на улицу.
Возле подъезда я увидела фургон с красным крестом на боках.
«Откуда у них медицинский транспорт? – удивленно подумала я. – Ведь это же не госпиталь. Впрочем, вполне возможно, что в полку имеется своя санчасть».
У машины ожидали двое бойцов, один в шинели, другой в полушубке. Когда Суровцев подошел, бойцы вытянулись, и тот, что был в полушубке, видимо старший, громко сказал:
– Товарищ капитан! По вашему приказанию…
– Гроб достать удалось? – прервал его Суровцев.
– Достали, товарищ капитан. Всего два осталось. Лейтенант приказал, чтобы…
Суровцев, не дослушав, махнул рукой и, повернувшись ко мне, сказал:
– Вам придется ехать в фургоне, Вера. Я должен находиться в кабине. Таков порядок.
– Конечно, конечно, товарищ капитан, – торопливо сказала я, не решаясь в присутствии бойцов называть Суровцева по имени.
– Какой адрес? – спросил он.
– Мойка, набережная Мойки! На углу Невского остановитесь, я покажу дом.
– Садитесь скорее.
Я обошла фургон. С тыльной стороны его была открыта дверца, к которой вели три металлические ступеньки.
Я торопливо влезла по лестничке, шагнула в темноту и тут же больно ударилась обо что-то ногой. Сообразила, что это гроб, но не почувствовала страха. Мелькнула мысль, что если бы до войны я вот так натолкнулась в темноте на гроб… Но тогда не было ни обстрелов, ни трупов на улицах…
В дверном просвете появился боец в шинели, он влез в фургон, за ним – другой.
– Чего же вы стоите-то? – спросил первый. – Тут по бокам скамейки, садитесь!
Я нащупала скамью и села. Бойцы расположились напротив. Кто-то из них захлопнул дверцу. Зашумел мотор. Машина тронулась.
Некоторое время мы ехали в молчании. Впрочем, я не замечала этого… Странно, я везла гроб для Федора Васильевича и все-таки не могла поверить, что его нет в живых… Я снова и снова вспоминала, как пришла к нему в первый раз, потом во второй, как мы вместе искали на карте Синявино… Я убеждала его, что блокаду прорвут не сегодня-завтра… Но ведь я и сама тогда верила в это, и у нас в госпитале все верили, и Володя, который попал к нам прямо с «пятачка», тоже верил…
Сколько времени прошло с тех пор? Сейчас мне казалось, что я уже целую вечность живу в этом холоде, при свете коптилок…
– Кого хоронить-то будем? – спросил кто-то из бойцов.
– Одного человека… – рассеянно ответила я, погруженная в свои мысли.
– Понятно, что человека. Генерала, что ли, какого?
– Почему генерала?
– Ну… гроб, фургон… капитан сам едет.
Да, гроб сейчас был редкостью. Какие там гробы! Их попросту не из чего было делать. Все, что могло гореть, живые оставляли себе. Для печек. Мертвым было уже не холодно…
– Это известный ленинградский архитектор, – сказала я, не замечая, что стараюсь как бы оправдаться. – Очень хороший человек!
– Осколком? – деловито осведомился тот же боец. Голос у него был глухой, с хрипотцой.
– Нет, – ответила я, – голод. Очевидно, не выдержало сердце.
– А кто он вам? Родной?
– Да, – после паузы ответила я, – родной.
– Никого не щадит, проклятый, – сказал другой боец, – на старых, ни молодых… Сами-то вы где служите?
– В госпитале.
– Значит, вроде нас, со смертью рядом.
Я вспомнила, что Суровцев говорил лейтенанту о подрывниках. Наверное, его часть занимается обезвреживанием невзорвавшихся бомб и снарядов. Ведь он сапер… Дело очень опасное. О том, что немцы применяют какие-то особые, электромагнитные мины затяжного действия, я не раз слышала от раненых.
– Вас, наверное, оторвали от важной работы… – сказала я виновато.
– А это и есть наша работа, – ответил боец с хриплым голосом.
– Что ваша работа? – не поняла я.
– Разве вы не знаете? Почему же тогда к нам пришли?
– Я просто хотела попросить капитана, – растерянно пробормотала я, – помочь достать машину. Он, ну, капитан Суровцев, когда-то в нашем госпитале лежал.
– Я так думаю, – сказал боец, помолчав, – когда главный бой начнется, надо из нас ударный батальон составить.
– Если ты, Степанушкин, к тому времени винтовку в руках удержишь, – отозвался другой.
– Зубами горло фашисту грызть буду, если не удержу. За каждого, кого в машину погрузил!
И тут я поняла. Все поняла. Суровцев командовал каким-то подразделением, на котором лежала обязанность хоронить мертвых!.. Как я раньше не догадалась об этом?! Поэтому и приказ Суровцева подготовить фургон и гроб прозвучал так деловито, привычно… «Это и есть наша работа…» Какая страшная работа!
Машина сбавила ход и остановилась.
Дверца фургона открылась, и я увидела в дверном прямоугольнике Суровцева.
– Мойка, Вера. Куда ехать? – спросил он.
Я высунулась из машины, огляделась и сказала:
– Вот сейчас налево через мост. По правой стороне. На помню, какой дом от угла. Вы поезжайте, а я буду смотреть отсюда.
– Хорошо, – ответил Суровцев и исчез. Машина снова тронулась.
– Вот здесь! – крикнула я, когда мы поравнялись со знакомым домом. Один из бойцов застучал в стенку шоферской кабины.
Оказавшись у подъезда, из которого я выбежала час или полтора назад, я во всей страшной конкретности представила себе, что сейчас увижу там, наверху. «А может, мне не подниматься туда самой, а послать Суровцева с бойцами и подождать здесь, пока вынесут гроб?» – заколебалась я. Но тут же подумала, что это будет предательством.
– Пойдемте за мной, – сказала я и вошла в подъезд.
Суровцев включил фонарик, и стало видно, что все вокруг покрыто инеем. Казалось, уже много дней никто не ступал по лестнице, не прикасался к перилам.
Убегая, я оставила дверь в квартиру открытой, она была открыта и сейчас. Я позвала:
– Алеша!
Никто не ответил.
Неужели Алексей ушел, не выдержал, не смог быть наедине с мертвым в пустой, темной квартире?..
Я крикнула громче:
– Алеша!
– Да, да, здесь, иду! – раздалось в ответ, и я с облегчением вздохнула.
Шедший за мной Суровцев неожиданно громко воскликнул:
– Здравствуйте, товарищ майор!
– Кто это? – недоуменно спросил Алексей, жмурясь от бьющего ему в глаза луча фонарика.
