Присаживаться, собственно, было некуда: на узких, коротких скамьях, расположенных по обе стороны столика, могло уместиться только по одному человеку, особенно если они в полушубках. Гусинский подвинулся, прижавшись вплотную к стене, и показал глазами на освободившийся край скамьи.
Обычно, когда не было поблизости бойцов, комиссар батальона обращался к командирам рот по имени-отчеству. И то, что вместо привычного «садитесь, Леонид Николаевич!» он назвал командира роты товарищем Соколовым, заставило последнего насторожиться.
Соколов тщательно подобрал под себя полы полушубка и примостился рядом с инженером. Только сейчас он увидел, что на столе разложена большая, от руки вычерченная схема Шлиссельбургской губы с обозначенными по обоим берегам населенными пунктами.
– Что ж, инженер, начинай. Объясни командиру роты, зачем вызвали, – сказал, глядя куда-то в сторону, Юревич.
Несколько мгновений Гусинский молчал, как бы соображая, с чего следует начать. Потом взял красный карандаш и, уперев его тупым концом в черную точку на западном берегу, сказал:
– Это, значит, Коккорево. А здесь, на том берегу, – он провел карандашом над уже прочерченной линией, пересекающей «губу» пополам, – Кобона. Вот по этой линии и должна пройти автомобильная трасса. Так? – И повернулся лицом к Соколову.
Тот в свою очередь недоуменно посмотрел на инженера. То, что Соколов услышал сейчас, было известно не только командирам рот, а и каждому из бойцов мостостроительного батальона. Ожиданием этой трассы здесь жили все с той минуты, как только на Ладоге появились первые льдинки.
– Расстояние, – снова опуская взгляд на карту, продолжал Гусинский, – тридцать километров, а если поведем дорогу через остров Зеленец, то, скажем, тридцать два. – Он ткнул карандашом в точку, расположенную ближе к восточному берегу. – Паи важно иметь на трассе клочок твердой земли, хотя это немного удлинит путь.
«Зачем Гусинский говорит все это?» – старался понять Соколов.
Он хорошо знал и направление будущей трассы, и то, что по этому направлению каждый день от батальона высылается разведка. С разведкою ходили поочередно два командира взводов – Дмитриев и Стафеев. И каждый раз, пройдя четыре, шесть, максимум восемь километров, разведчики возвращались обратно усталые, продрогшие, едва волоча обледенелые ломы и рыбацкие пешни. Возвращались, чтобы доложить: «Толщина льда не превышает семи-восьми, максимум десяти сантиметров. И то только в начале маршрута. А дальше путь преграждает вода…»
И вдруг Соколов понял. Все понял! Ладога стала окончательно! Очередная разведка, наверное, дошла до Кобоны, но вернулась поздно ночью, и весть об этом не успела еще распространиться по батальону. Значит, его вызвали для того, чтобы указать, куда он должен вывести свою роту для оборудования ледовой дороги.
Не в силах сдержать себя, Соколов вскочил, воскликнул обрадованно:
– Кто прошел первым? Стафеев? Дмитриев?
Ему не ответили.
Соколов с недоумением перевел взгляд с Гусинского на Юревича. Но и тот молчал.
Наконец Юревич сказал:
– Сядь, Соколов. Никто еще не прошел. Вчера Стафеев одолел только восемь километров. Дальше – опять вода.
– Раз вода, чего же сделаешь, – угрюмо заключил Соколов. Настроение у него сразу упало.
– Вот это рассужденьице! – раздраженно заговорил Гусинский. – Затвердили одно слово: вода, вода! А что за вода? Кто знает? Может быть, это всего лишь полынья и ее обойти можно?
– Почему же не попробовали? – все так же угрюмо спросил Соколов.
– Потому что выходим на лед налегке, вот почему, – продолжал негодовать Гусинский. – Без саней, без щитов, без веревок! Идем на лед в валенках, а они промокают. Идем в сапогах, а подошвы по льду скользят. Продовольствия берем с собой самое большее на сутки, а то и меньше – заранее уверены, что в тот же день вернемся. Разведка!.. Хватит с нас разведок, нам надо изыскательскую партию создать, так, как в мирное время ходили!
– В мирное немцы в Шлиссельбурге не сидели, – со злой усмешкой заметил Соколов.
– И тем не менее!.. Я говорю в том смысле, что подготовить партию надо солидно, по всем правилам. Взять с собой сани, щиты для мостков, ломы, пешни, веревки, круги спасательные, медикаменты!
– Вы хотите сказать… – начал было Соколов, но его прервал комиссар батальона Юревич:
– Да, да, ты правильно понял, именно это он и хочет сказать. Организовать не просто разведывательную, а изыскательскую партию. Человек в тридцать, не менее. Отобрать самых сильных, самых выносливых. Во всех смыслах выносливых, понимаешь? И духом и телом! И дойти до Кобоны во что бы то ни стало! Не возвращаться с сообщением, что тут лед тонок, там вода, – а найти путь. Найти – вот в чем главная задача! Отыскать! – Юревич произнес это слово с особым ударением. – Да, отыскать надежную дорогу по льду, которая способна выдержать хотя бы лошадь с гружеными санями.
Соколову хотелось спросить: «А где же ее искать? Не по всей же Шлиссельбургской губе, площадь которой равна примерно девятистам квадратным километрам? Дорогу-то надо прокладывать по кратчайшей прямой, и она уже прочерчена на карте красным карандашом». Но Соколов сдержался. Он знал страшную альтернативу словам «отыскать» и «найти»! Знал, что в Ленинграде с каждым днем увеличивается количество голодных смертей. Об этом все время напоминал Лагунов. С этого начинал каждый свой разговор с мостовиками Якубовский. «Найти» – значило перебросить в Ленинград скопившиеся на восточном берегу Ладоги продовольственные грузы. «Не найти» – означало смерть для Ленинграда. «Найти» – даровать ленинградцам жизнь. «Не найти» – обречь сотни тысяч людей на верную гибель.
– Кого рекомендуешь, комроты, в такую изыскательскую партию? – требовательно спросил Юревич.
И Соколов стал называть фамилии, загибая пальцы после каждой. Когда пальцев на руках не хватило, он сжал кулаки, точно боясь растерять названных им людей…
– Подожди, – прервал его Юревич. – Людей ты знаешь, не сомневаюсь. Но есть к тебе еще один вопрос: кого назначить начальником такой партии?
Соколов понял, какого ответа ждут от него. В душе его сейчас боролись как бы два разных человека. Один из них был инженер, привыкший мыслить на основании точного расчета, чуждый необдуманным, опрометчивым решениям, привыкший соотносить каждое новое задание с успехом или неудачей в выполнении заданий предшествовавших. Второй человек был иным. Он родился после двенадцати часов дня 22 июня, когда Молотов произнес свою речь, и миллионам людей, в том числе и ему, Соколову, стало ясно, что с этой минуты война неумолимо провела резкую границу между тем, что было, и тем, что есть. Переступив эту границу, надо отказаться от привычного, знакомого, заранее рассчитанного, предусмотренного планами – личными и всенародными, суметь жить рядом со смертью и принимать решения, единственным критерием правильности которых является только вклад в будущую победу над врагом.
И этот второй человек – командир Красной Армии, сознающий, что выбор у него элементарный – победа или смерть, – взял верх над инженером мирного времени.
Соколов едва заметно усмехнулся и негромко, даже с каким-то нарочитым безразличием сказал:
– Доверите – могу я пойти.
– Вот этого мы от тебя и ждали, Леонид Николаевич! – воскликнул Гусинский. И тут же официально, вкладывая особый смысл в каждое слово, объявил: – Воентехник второго ранга Соколов! Вы назначаетесь командиром изыскательской партии. Вопросы есть?
Соколов промолчал. Не потому, что у него не было вопросов. Просто ему казалось бессмысленным вот так, с ходу, их задавать.
«Изыскательская партия!» – не без иронии повторил он про себя. Это название ассоциировалось с многообразием землемерных инструментов, транспортными средствами, походными кухнями… И кто до сих пор прокладывал дороги по льду? Кому они были нужны?..
Но Гусинский истолковал молчание Соколова по-своему:
