– Военный телеграф существует не для пререканий, – опять прервал его Федюнинский.
– Но бросать полк как раз в то время, когда начинаются решающие боевые действия?! – воскликнул Звягинцев и разочарованно подумал: «К чему я все это говорю! Зачем? Что значит для этого человека, во власти которого находятся судьбы многих тысяч людей, какой-то заурядный майор? Он может, пожалуй, счесть меня честолюбивым, неблагодарным человеком. Ведь я только что получил высокую награду и вот досаждаю просьбами».
Звягинцев подумал так, потому что ему показалось, будто командующий все его слова пропускает мимо ушей. Генерал в впрямь давал понять, что разговор окончен. Он склонился над столом, перебирая какие-то бумаги.
Но за внешней этой отчужденностью крылось глубокое сочувствие Звягинцеву.
«Он прав, – думал Федюнинский, намеренно отводя своя взгляд от него. – Дивизия, в которой служит сейчас этот Звягинцев, входит в ударную группировку, создаваемую в районе Войбокало. А для Смольного он все еще работник штаба армии. Правда, в представлении к званию упоминалось не только то, что Звягинцев геройски проявил себя при обороне КП дивизии, но и то, что исполняет сейчас обязанности командира полка. Однако это представление, наверное, „бродит“ еще по отделам кадров. Начальник штаба фронта Гусев, как видно, понятия о нем не имеет».
– Ладно, майор, – твердо сказал Федюнинский, выпрямляясь. – Приказ есть приказ. Кроме того, ведь не в тыл – в Ленинград едешь. А за службу у нас здесь благодарю…
– Как там, в Ленинграде, сейчас, товарищ командующий? – тихо спросил Звягинцев.
– Плохо, майор, – так же тихо ответил Федюнинский. – Ты прихвати с собой хоть кое-что из продуктов. Я распоряжусь. Впрочем, и без моего распоряжения, как узнают, что ты в Ленинград едешь, всем, чем нужно, снабдят.
– Мне немного нужно…
– Не о тебе речь. Люди ведь там. И в Смольном. И родственники, наверное.
– Родственников у меня нет.
– Ты что, не женат?
Этот вопрос заставил Звягинцева вспомнить о Вере. Как она там? Жива ли, здорова ли? Или…
Он тряхнул головой, как бы для того, чтобы прогнать страшную мысль.
– Нет, товарищ генерал. Я не женат.
– Завидую тебе, майор, – признался Федюнинский. – Когда война – холостому легче. Проще все. Мне вот недавно Андрей Александрович сообщил, что немцы по радио раструбили: нет, мол, больше генерала Федюнинского, застрелился. Это они в отместку, что Волхов не дал захватить. А на другой день жена по ВЧ звонит из Свердловска (секретарь обкома ей связь организовал): как ты, Ваня, спрашивает, жив? А сама, по голосу слышу, плачет… Ну ладно, – неожиданно остановил он сам себя, – хватит лирикой заниматься. Аттестат себе выправил?
– Никак нет. Я ведь не знал, что…
– Теперь знаешь. Иди в кадры, получай документ, потом – в АХО за аттестатом. И, как говорится, с богом. Не горюй. Может, ненадолго тебя вызывают. Вернешься – буду рад. А Замировский еще больше обрадуется. Очень ты ему по душе пришелся. Да и мне тоже, а я человек привередливый. Ну, иди!.. Как в Ленинград теперь добираются, знаешь?
– Узнаю.
– А чего тут узнавать. По Ладоге, конечно. Машину дам. Только там, в Ленинграде, ее не задерживать, понял? Сейчас сколько? – Он посмотрел на ручные часы. – Пятнадцать с четвертью. Двинешься, как стемнеет. Скажем, в шестнадцать тридцать. Машина будет ждать здесь. Все, дважды орденоносец. Иди!
В половине пятого Звягинцев подошел к стоянке автомашин – расчищенной от снега площадке, надежно укрытой с воздуха высокими соснами. За спиной Звягинцева висел объемистый вещевой мешок, и еще два таких же туго набитых мешка он нес в руках.
Федюнинский оказался прав: ни в отделе кадров, ни в АХО, ни в оперативном отделе, куда он забежал попрощаться с бывшими сослуживцами, не нашлось человека, который бы, узнав об его отъезде в Ленинград, не попросил бы захватить продовольственную посылку. В конце концов Звягинцеву пришлось установить для всех один лимит: две банки консервов, кусок сала, пачку концентрата – пшенного или горохового, по четыре сухаря и несколько кусочков сахара.
И вот теперь, таща, почти волоча по снегу набитые до предела брезентовые вещмешки, он приближался к автостоянке, уверенный, что машина за ним еще не пришла. Жизнь приучила его к тому, что автомашину всегда нужно ждать.
На площадке стояло несколько «эмок», и, едва Звягинцев опустил свои мешки в снег, дверца одной из них распахнулась. Чей-то очень знакомый голос окликнул его:
– Сюда, товарищ майор!
Звягинцеву достаточно было взглянуть на сдвинутую к затылку ушанку, чтобы узнать Молчанова. А Молчанов уже выскочил из машины и быстрым шагом шел навстречу ему.
– Давайте помогу! – крикнул он издали.
Да, это был тот самый водитель, который вез Звягинцева на КП 310-й дивизии. Тот самый Молчанов, который при первом знакомстве показался Звягинцеву заносчивым и чересчур осторожным, но потом без всякого приказа полез вместе с ним в самое пекло боя…
– Здорово, друг! – обрадованно воскликнул Звягинцев, протягивая ему обе руки, освободившиеся от мешков.
Молчанов с силой потряс их, приговаривая:
– А я ведь не знал, что вы поедете! Ни сном, ни духом! Адъютант вызывает, говорит: майора тут одного в Питер свезешь! Ну, майора так майора. О вас и не подумалось. Я ведь слыхал, что вы теперь у Замировского, полком командуете! Брехня, значит?
– Ладно, Молчанов, после… – упавшим голосом проговорил Звягинцев.
– После так после, – согласился тот, подхватывая мешки и как бы взвешивая их на руках. – Продукты?
– Посылки.
– Ясное дело!..
Вместе они подошли к машине. Это была та же самая, покрытая бело-серыми пятнами «эмка». Только теперь на ней в нескольких местах виднелись пулевые пробоины и крылья были покорежены осколками снарядов.
– Пострадал твой конь, – отметил Звягинцев.
– Ничего! – бодро сказал Молчанов, укладывая мешки на заднее сиденье, где уже лежали вместе с трофейным автоматом его собственные пожитки. – Старый боевой конь борозды не испортит… Да снимайте вы свой сидор – мы его тоже тут пристроим.
Звягинцев послушно сбросил лямки с плеч и только теперь по-настоящему ощутил, как все-таки перегрузился он посылками.
Покончив с укладкой громоздких мешков, Молчанов обошел машину, сел за руль и открыл правую дверцу.
– Усаживайтесь, товарищ майор.
Звягинцев занял обычное командирское место – рядом с водителем, невольно покосился на свою дверцу – стекло в ней заменял лист фанеры; у левой дверцы, где сидел Молчанов, не было и фанеры.
– Где же ты стекла-то растерял? – спросил Звягинцев.
– В поездках, конечно, – скромно ответил Молчанов. – Стекло – материал хрупкий, на войне непригодный.
Они выехали на расчищенную грейдером, наезженную дорогу.
– Нам на Кобону надо, – предупредил Звягинцев.
– А вы все такой же, товарищ майор! – улыбнулся в ответ Молчанов. – В прошлый раз тоже все сомневались – туда ли еду. Даже требовали показать по карте, где едем. А я, сказать по правде, думал
