А сестра Иринея почти каждый день гоняет послушниц вдоль рядов старых могил для смирения духа. Вот-де, что остается от гордых и злонравных. Как будто смиренных и кротких не ждет та же участь.
Орланда уже наизусть знала все окрестные «достопримечательности».
Вон, например, обелиск над могилой Биберия Трималхиона, героя Трехдневной битвы. Скромный, без всяких излишеств.
Биберий скончался всего полвека назад. И, по правде говоря, должен был бы упокоиться в новой Долине Мертвых. Но из уважения к его заслугам магистрат принял решение о захоронении останков славного земляка здесь, где лежали те, имена которых были золотыми буквами вписаны в долгую историю Сераписа.
А вот это, бок о бок с обелиском дяди, высится мраморная недостроенная усыпальница Публия Трималхиона. Гигантская и уродливая, украшенная по новой моде витыми ракушками, гроздьями винограда, корзинами с фруктами и порхающими амурчиками.
Интересно, сколько ауреусов отвалил банкир цензорам, чтобы заполучить этот земельный участок? И чего это в ней сегодня работы не ведутся? Или праздник какой? Так ведь Пасха, вроде бы, послезавтра. Хотя у этих язычников почти каждый день торжества.
Девушка уже было прошла мимо белой громадины, как вдруг ее взгляд зацепился обо что-то, резко выпадавшее из общей картины.
Бронзовая витая решетка, прикрывавшая вход в гробницу, была чуть отодвинута. И из образовавшейся щели торчала босая нога, густо покрытая рыжими волосами.
Тревожно екнуло сердце. Не случилось ли чего-либо дурного?
Забрел случайно какой-нибудь бедолага ночью на кладбище, а тут из темноты появилась ожившая мумия…
Орланда даже зажмурилась, представив себе все кошмарные последствия подобной встречи. Менее экзотические варианты ей и в голову не пришли. Ну что, скажите на милость, интересного в том, если усыпальницу банкира облюбовал себе в качестве ночлежки бездомный пьянчужка?
— Э-эй! — осипшим от волнения голосом позвала она. — Вы там живы?
А сама уже намылилась бежать обратно, в монастырь, звать на помощь.
Ни ответа, ни привета.
Точно, покойник. Вот так нежданный «жилец» нарисовался у Публия Трималхиона. Или правильнее будет «нежилец»?
Повертев головой, Орланда заприметила длинную палку и, подобрав ее, ткнула острым концом прямо в голую пятку.
Нога, зашевелив пальцами, дернулась. Из усыпальницы донеслось негромкое хихиканье.
У послушницы немного отлегло от сердца. Живой. Уже легче.
Но какого… То есть зачем этот «кто-то» прячется среди могил? Может, он преступник, расхититель гробниц? Нужно немедленно сообщить, куда следует. Найти кого-нибудь из кладбищенской стражи и направить сюда. А самой следовать дальше. Ведь у нее же послушание!
— Снова ты, девуля, страннику покоя не даешь, — проскрипел неожиданно знакомый голос.
— Ой! Кто это?
Из кармана донеслось радостное повизгивание Ваала. Вслед за ним появилась и сонная мордочка самого зверька.
— Признал? А говорят — тварь неразумная, бессловесная. Не стой столбом, дочка, давай, заходи в гости.
Вместо ноги из-за решетки появилась рука. Столь же рыжеволосая. И поманила пальцем.
— Ишь какой! — взвилась послушница. — Нашел полоумную! Лучше сам выходи на свет божий! Или боишься?
— Есть маленько, — покладисто согласился голос из усыпальницы. — Снова начнешь почем зря шуметь, махать ногами и руками. Не ровен час, набегут стражники или, будь они неладны, твои вороны- сестры. А нам, князьям тоись лесным, не вольно лик свой казать, кому ни попадя.
— А я как же? — заинтересовалась девушка и непроизвольно сделала пару шагов вперед.
Предатель кусик выскочил из кармана и юркнул в гробницу. Через минуту оттуда донеслась такая разухабистая трель, что Орланда сразу поняла: Ваал обнаружил нечто вкусненькое.
— Сам не пойму, — вздохнул сатир, наконец-то выбравшийся из тени. — По всем приметам, не должна б ты была меня видеть. Отвел я глаза всем вашим. — Он почесал в затылке. — Да ты проходи уже, коль пришла. Угощу маленько. Успел вчерась кой-чего прихватить из заветной кладовочки вашей.
— А почему «заветной»?
Ноги сами несли ее вперед. Еще четыре шага, и вот она уже внутри банкирского последнего приюта.
Отделочные работы здесь только начались. Но у дальней стены уже стоял массивный саркофаг из розового гранита. Он-то и служил лешему-пилигриму в качестве пиршественного стола. На крышке, покрытой священными иероглифами, были разложены вкусно пахнущие яства, при виде которых рот девушки тут же наполнился слюной.
Ваал уже деловито трудился над почтенным кусочком колбасы. На мгновение прервавшись, он призывно хрюкнул, дескать, присоединяйтесь.
— Давай, милая, закусывай. Небось, залили тебе сала за шкуру за вчерашнее?
Гостья хмуро кивнула.
Честно говоря, она просто не знала, как себя вести. По поводу подобных созданий у богословов не было единой точки зрения.
Одни считали их детьми сатаны и прислужниками греха — всех без исключения. Другие предполагали, что есть среди них и те, кого Господь сотворил в неисповедимости своей для какой-то надобности.
Сошлись на том, что слуги ада должны бояться креста и молитвы, но кто ж их разберет!
Подружки ее говорили то о встрече с домовыми, то о знакомстве с эльфами и гномами, и тому подобное. Причем разговоры были обычно в таком духе: «Сама я не видела, но мой дядя слышал своими ушами от троюродного деда, а про того говорили, что врать он не будет».
А она сама встретилась с представителями этого мира второй раз в жизни.
Если судить по книгам, сатиры-лешие — это грубые сладострастные мужчины, одержимые похотью. Этот на одержимого не походил — скорее уж на старенького Виндекса — их садовника, умершего в прошлом году, человека доброго и мудрого, хоть и неграмотного.
Впрочем, в далекой Куявии почему бы сатирам не быть такими?
— Поня-атно-о, — протянул бес— Заклятие невидимости сломала и думала, что пройдет даром.
— К-какое з-заклятие? — Надкушенная куриная ножка так и шлепнулась обратно на розовый гранит.
— Сказывал же, заветная кладовочка. Кто-то сильный и могущественный наложил на нее заклятие, чтоб не всяк мог ее найти. Вот только для чего, никак в толк не возьму. Не для того же, дабы хоронить там от голодных баб сало да пиво. Чай, для чего-то посурьезнее.
— Сам-то как туда попал? — уела его Орланда.
Леший самодовольно ухмыльнулся и похлопал себя по волосатой груди.
— Нам чегой? Мы ж, грю, князья лесные тоись, насчет всяких заговоров доки. Дунул, плюнул куды надоть, дверца и отворилась. А вот ты дело иное. Тут бы помозговать, дык времени нету. Уйду сегодня в ночь. Вот лапти доплету и уйду восвояси.
Ткнул пальцем в странную обувку, сплетенную из древесной коры, что лежала здесь же, на саркофаге, рядом с заветной «ветхой котомочкой». Одна сандалия была уже полностью готова, а вторая — лишь наполовину.
— Ты уж не выдавай по старой дружбе-то! — подмигнул он. — Авось, когда и пригожусь. Чую, чую, девонька, что еще встретимся. А где и как, про то одни верхние ведают. Куда лыжи навострила? — И заметив, что собеседница не совсем поняла, уточнил: — Собралась куда, грю?
