— Так уж… — колдун сокрушенно развел руками. — Но он ни в чем не виноват. Виноват я.
— Знаешь что, хозяин, — решительно встал Большой, — иди в город сам и расхлебывай свои делишки как знаешь. А я-то думаю — с чего это он? Хлеб, мед… — Большой повернулся к выходу, но его поймал за рукав Смуглый:
— Сядь, Сметлив. Давай послушаем.
Большой поворчал, однако сел. Крючок терпеливо переждал и продолжил:
— Мне в город нельзя. Можно было бы — сам пошел бы. Но нельзя. А дело-то пустяковое…
— Это почему же нельзя? — снова вскинулся Большой, которого Смуглый назвал Сметливом.
— А потому нельзя, — теряя терпение, сквозь зубы проговорил колдун, — что такой у меня договор с доминатом, чтоб сидел я в этой деревне и носа не высовывал. Ясно?
— Странно… — недоверчиво протянул Сметлив. Что, мол, ты, за птица такая, что с доминатом о чем-то там договариваешься?
— Странно или не странно, но именно так. — Большой уже начал раздражать Крючка. — И вообще, если вам трудно шевельнуть пальцем, чтобы спасти человека…
И тут впервые подал голос Застенчивый:
— Ну хватит, Сметлив. — И, обращаясь к Крючку: — Говори.
Колдун помолчал, остывая.
— Значит, так. Надо передать этому парню ровно два слова: сними бусы. Два слова — и все. Больше ничего. Он поймет, о чем речь.
Смуглый поднял на Крючка недоуменный взгляд:
— Он что, бусы носит?
— Тьфу ты, Смут… Да нет же! Ну как вам объяснить…
И опять Застенчивый, ровно и спокойно, будто не замечая сердитых глаз Большого, сказал:
— Хорошо. Передадим.
Когда гости двинулись в путь, имея на троих большой круглый хлеб и кувшинчик свежего меда, Большой что-то еще ворчал недовольно себе под нос, а Смуглый обернулся и помахал колдуну рукой. Крючок тоже махнул в ответ и постоял чуточку на крыльце, но совсем чуточку: в груди уже давно противно шевелилась тревога и не терпелось увидеть, что там во дворце.
В то утро доминат был не в духе. Накануне он получил в ответ на свою третью ноту с требованием упорядочить выплаты всхолмского казначейства за соль совершенно издевательское письмо от архигеронта. Как он там пишет? «Видимо, любезный доминат напрасно отказался от способа перевозки, которого придерживался еще его покойный батюшка, а именно — в крытых повозках. Ведь, как известно, дожди действуют на соль весьма пагубно…»
Ах ты, старый жулик! Тогда и дождя-то ни одного не было! М-м… Или был? Но так, или иначе, а денег в казну поступило ровно вполовину от ожидаемого. Доминат выругался одними губами и приказал привести на допрос тех троих, из тюрьмы.
Когда арестованные оказались перед ним, Нагаст Пятый долго разглядывал их. У парня глаза красны от бессонницы, вид измученный и подавленный. А девицы, и действительно, поражавшие одинаковостью, были уже, видать, чуточку не в себе: все косились друг на друга, и в лицах что-то дергалось. На вопросы они отвечали шепотом, чуть слышно, но одновременно, вместе, как и докладывал вчера вечером лавочник. Выяснив обычные вещи — кто, откуда — доминат спросил, как случилось, что их стало две. Тут девицы залепетали было что-то о колдовстве, но вдруг разом, будто по слышному им одним счету, истошно завопили: «Замолчи! Лепешка коровья!» Потом последовало еще несколько сильных сравнений, потом что-то непонятное: «Это я первая пришла!», после чего девицы дружно проявили намерение выцарапать друг другу непрозрачные глаза, однако обе испугались и в завершение всего разрыдались ужасными голосами. Доминат понял, что от них толку не добиться. Он поморщился и сделал рукой жест — увести. Девицы ушли, шагая в ногу.
Перед ним остался один парень, носящий веселое имя Свисток. Молодой доминат спросил его, как все это произошло, добавил — дело явно пахнет колдовством и напомнил, что с колдунами в мирном Поречье не шутят. В глазах Свистка мелькнуло что-то на миг, но это был только миг. Он отрицательно затряс русыми вихрами: не знаю. Доминат этот миг не упустил из виду, но решил не настаивать. Пока. А вот эти… — он мотнул пятизубой короной туда, где стояли только что одинаковые, — говорили что-то о колдовстве. Ты сам, случаем, не… того? Не увлекаешься? Теперь Свисток отвечал уже твердо и решительно: нет.
Молодой Нагаст ничего больше не спросил, задумался. Юнец, конечно, что-то знает. Заставить его говорить легко: для этого во дворце есть подвал, а в подвале — большой мастер, который давным-давно даром ест хлеб. Правда, раньше у него работы хватало. Нагаст вспомнил, как лет пяти от роду видел казнь, которые тогда уже стали большой редкостью. Голову осужденного зажали специальной колодкой, палач взошел на помост и поднял в вытянутой руке блестящую спицу, показывая ее народу. Потом он нагнулся — всего на мгновенье — и тут же выпрямился, но спица, которую он вновь показывал людям, была окровавлена и дымилась, а тело преступника в этот короткий момент дернулось и обвисло в колодке…
А что? Может быть, казнить этого Свистка? Одним свистком больше, одним меньше… Сам-то он, видимо, не колдует. С девицами ему могли и норики насолить — говорят, случается такое… Но дело не в том. А в том дело, что очень скоро придется назначать Высокое заседание, да объявлять старому жулику, всхолмскому архигеронту, войну. А сейчас как раз ярмарка, в городе много народу — казнь окажется весьма кстати. Это полезное зрелище накануне войны. А то в последнее время страха совсем не стало…
Оторвавшись от размышлений, доминат круто повернулся к Свистку и сказал, глядя в упор:
— В общем, так: даю тебе время до завтрашнего утра. Если все останется так, как есть — пеняй на себя (а как ты сумеешь расколдовать, если сам не околдовывал? хе-хе!). Я велю тебя казнить — и тебя, и этих твоих… Так я решил.
И доминат еще раз сделал сделал рукой жест, означающий — увести!
Путники пришли в город, когда солнце едва перевалило через полдень. Почти всю недолгую дорогу они проругались. Сметлив то обзывал их старыми дураками, что не совсем отвечало истине, то клялся, что скорее даст отрубить себе руку, чем влезет в эту смутную историю, а в промежутках бурчал, что не стоило, пожалуй, и отправляться в такую даль, чтобы сложить голову в компании двух идиотов. Мол, на своем табурете он имел шанс протянуть подольше. Верен, слушая его, только молча улыбался. Смел же горячился, упрекал Сметлива в бессердечии и трусости, а под конец взбеленился, встал посреди дороги и, уперев руки в боки, заорал, что Сметлив может убираться домой, на свой паршивый табурет, раз уж он так дорожит своей паршивой шкурой.
Тогда Сметлив обиделся и замолчал, а Верен сказал, что в городе первым делом надо купить Смелу новые штаны. Нельзя же ходить вот так, с дырьями на заднице. Сметлив обиженно проворчал, что ему новые штаны нужны не меньше — эти того и гляди свалятся. Живота-то теперь совсем нет. Да и вообще — мешком висят… Сошлись на том, что всем им неплохо бы приодеться. Поэтому, придя в город, отправились прямо на ярмарку.
Там, в гаме и сутолоке, путники нашли маленькую лавчонку, в которой продавали одежду. Здесь они приобрели трое подходящих недорогих штанов. В них и вышли, оставив тряпье лавочнику. Впрочем, Смел свои зачем-то засунул в мешок.
Ах, ярмарка! Эти вопящие торговки рыбой, ранними овощами, зеленью и соленьями! Эти неприступные хозяева мясных и ювелирных лавок! Эти таинственные, обомшелые старики с лекарственными травами и корешками, мазями и настойками, выбравшиеся на три дня из своих неведомых глухоманей! Эти проныры с жадными бегающими глазами, вечно высматривающими, чего бы стибрить! С непривычки здесь одуреешь, закружится голова — и сам не заметишь, как подхватит людской поток, как закружит и выплеснет прямо к прилавку, а там тебя уже и за рукав поймали, прямо в ухо кричат — покупай! Вытаскивай деньги! Не найдешь товара дешевле и лучше!
Так и двигались ходоки, отбиваясь от торговок, пробуя соленья, прицениваясь и ничего не покупая. Смел изъявил желание посидеть верхом на могульском быке — Верен и Сметлив отговорили его от опасной затеи. Потом Смелу и Верену пришлось под руки утащить Сметлива от глупого попугая, над которым их
