Ноги понесли Последыша в порт, где был у него излюбленный уголок, загороженный от мира высокой кладкой бревен и грудами строительного камня. Здесь не мешали чужие глаза, мирно пахло смолистым деревом, мельтешили на меляке мальки. Здесь можно было умыться и посидеть на коряжине, переживая обиду.
Здесь и нашел его Смел.
Нет, он никого не искал. Но Верен шлялся по философам и поэтам, Сметлив целыми днями пропадал с Цыганочкой, заявляясь только к ночи, а Смел скучал в одиночестве. Вот он и стал гулять по городу, и занятие это очень ему понравилось. К молодости своей Смел быстро привык, но волшебная сила клокотала в жилах и требовала выхода. Он весело цеплялся с лавочниками и торговками, задирал молодых девиц (у тех в ответ начинали блестеть глаза), а на ярмарке поспорил с сумрачным пожилым могулом, что усидит на его быке, пока крутится пущенный с веревочки волчок. Могул оказался большим мастером запускать волчок, однако Смел верхом на ревущем и брыкающемся звере цеплялся за что попало, благополучно скатился кубарем в последний момент — и выиграл десять монет. Отпраздновав победу двумя кружками ячменной браги, он пошел поглядеть порт, заплутал там немного и набрел на Последыша.
Сначала Смел услышал всхлип и остановился: река плеснула? Двинулся было дальше, но звук повторился. Тогда Смел заглянул в узкий проход между грузами, приготовленными к отправке, и увидел мальчишку лет тринадцати, сидящего на черной коряжине у самого берега. Мальчишка сопел, всхлипывал и со злостью вытирал со скул слезы сбитым до крови кулаком. В детстве Смел и сам был не дурак подраться (да и потом), но даже если бывал бит, никогда не переживал так сильно. Видно, крепко досталось, — пожалел он мальчишку.
Смел неслышно подошел сзади и положил руку на его угловатое плечо. Тот обернулся резко и угрожающе, но как увидел Смела — сник и безразлично отвернулся. Никого сейчас не надо было Последышу. И этот смуглый — пусть катится. Пусть катится, хотя ясно, что это чужой, а значит, никому не расскажет про увиденные слезы, ничего не знает про подначки, про шапку прадеда, про драки — но все равно, пусть катится.
Тот, однако, не покатился, а напротив, присел рядом на корточки и сказал беззаботно: «Хо! Подумаешь — подрался. Нечего плакать. Все дерутся». Последыш опять всхлипнул и вдруг вскипел: «Это разве драка — когда четверо на одного?» — «О-хо… Так нечестно. И за что ж тебя?» Последыш насупился: «Дразнятся…» Смел подумал, что быть молодым вовсе не так хорошо, как это кажется из старости. Он потрепал мальчишку по голове и предложил: «А ты расскажи…»
Странный он был какой-то, этот смуглый. Другого Последыш послал бы, конечно, на китулин рог, чтоб не совался, где не просят. А этот странный был. Наверно, потому что чужой. И рассказал ему Последыш, шмыгая носом и сбиваясь, как играли они в звон на пустыре за пороховым сараем, где ходить не разрешается. Смуглый покивал и спросил, какая такая шапка. Пришлось объяснить, что прадед у Последыша — фельдмаршал, и ему, прадеду то есть, положена по форме голубая волчья шапка — одна на все Поречье. «А почему три головы?» Последыш пожал плечами: если б знать! Смуглый задумался. «Сколько лет твоему прадеду?» — «Не знаю… Больше ста, наверно». Смуглый замолчал, а Последыш шмыгнул носом, потрогал на всякий случай — не кровь ли? — и стал кидать в воду камешки, пугая мальков.
Наконец Смел спросил мальчишку, не знает ли он в городе стариков — самых старых стариков — кроме прадеда. Ну, Огарок, — стал вспоминать Последыш, — тюремный сторож, пьяница (Смел кивнул), есть еще один старый сержант, есть при дворце лекарь… Но они, кажется, моложе прадеда. Смел помотал головой — все не то. Последыш безразлично пожал плечами и отвернулся. Мол, не нравится — не бери. Обида, скрутившая душу тугим, до слез, жгутом, стала уже отпускать, забываться — и разговор становился ненужным. Но тут Последыш вдруг вспомнил: Мусорщик! Кто такой… Ну, есть один дед — сто лет в обед, мусор собирает. Да кто его знает, где найти… Он вечером мусор в карьер отвозит. Идти? Идти прилично: через весь город, и там еще…
Смуглый спросил: «Тебя как зовут-то?»
Познакомились.
И тогда Смел поднялся: «Вставай, Последыш. Пойдем на карьер».
Каждый вечер по мощенным булыжником улицам Белой Стены проезжала тележка, запряженная старым серым ослом. Осел хорошо знал, каким путем ехать, и сам останавливался у домов побогаче, где могли себе позволить платить Мусорщику три серебряные монеты в месяц. Там старик кряхтя вываливал в тележку ведра, тазы, корзины, которые хозяйки загодя выставляли за двери.
Он ездил так много-много лет, а сколько — никто никогда не считал. Мусорщик был так стар, что при виде его вспоминались дряхлые вязы из Наказанной рощи; правый бок изуродован был, по слухам, ударом чудовищной лапы белого скроббера; левая нога, перешибленная камнем, неправильно срослась — в чем только душа держалась? А вот жил и жил, да еще ковылял пешком за тележкой — берег осла. О Мусорщике знали мало, да и не стремились особенно. Подумаешь, отмотал двадцать зим на Серебряном плато. Это теперь таких мало осталось, а раньше-то!.. Да и не в себе старый, молчит все время, а заговорит… словом, Смут его разберет. Видно, на рудниках ему вместе с зубами и мозги вышибли.
Когда телега наполнялась доверху, Мусорщик вел осла к заброшенному карьеру, где прежде добывали белый камень для строительства городской стены. Там он ставил телегу у обрыва и лопатой скидывал мусор вниз, пугая стаи ворон и диких собак.
Здесь и ждали Мусорщика Смел с Последышем.
Он не обратил на них ни малейшего внимания, пришлось дождаться, пока последняя лопата мусора была отправлена с обрыва, после чего снизу донеслись хриплые крики ворон, лай и рычание. Тогда Смел начал, сочтя момент подходящим:
— Долгих лет! Мы вот спросить хотели…
Но Мусорщик перебил:
— Кому не надо — не спрашивает, а кто спрашивает — тому надо.
— Хо! Конечно, нам надо, — удивился странному повороту Смел, но старик опять не дал продолжить, заключив мысль просто и понятно:
— А кому надо — тот платит. Верно я говорю, Заглот? — обратился он к ослу. Тот скосил глаз, повернул к хозяину ухо и стукнул копытом. — То-то же, — ухмыльнулся Мусорщик.
— Ай, заплатим, — Смел поскреб в затылке. — А сколько?
— На сколько спросишь…
Смел оглянулся на Последыша. Тот, поймав его взгляд, чуть заметно кивнул и крепче сжал разбитые губы. Тогда Смел сказал:
— Мы хотим узнать кое-что про фельдмаршала Лабаста…
Мусорщик впервые взглянул заинтересованно, с вопросом в глазах.
— Про шапку и три головы, — уточнил Смел.
Старик отвернулся, почесал ухо и сказал невнятно:
— С горы далеко видать, да самой горы не видно… А снизу она как есть видна. — Зато закончил яснее ясного: — Пять монет, — и, не дожидаясь ответа, залез в телегу: — Пошел, Заглот!
Мусорщик даже не оглянулся, будто тут же забыл, о чем его спросили и что он ответил. Последыш растерянно поглядел на Смела. Смел плюнул и пошел вслед за телегой.
Так и пришли в маленький дворик с хилой оградой, прилепившийся у обочины дороги. Старик привязал осла к колышку, кинул ему охапку сена и скрылся в темной хибарке, слепленной пополам из веток и глины, как ласточкино гнездо. Гостям, про которых он так и не вспомнил, пришлось войти без приглашения. Тут Смел не выдержал:
— Дед, — обратился он к Мусорщику, который сосредоточенно разводил в очаге огонь, — ты бы хоть спросил — согласны мы, не согласны…
— А что спрашивать? Согласны — придете, нет — своей дорогой пойдете, — проворчал Мусорщик.
Он поставил на печурку черный котелок, присел на чурбак, предупредил: деньги вперед. Смел отсчитал ему пять монет, и Мусорщик начал рассказ, сопровождая его странными изречениями и помешивая варево в котелке грубо обструганной ложкой.
