РАССКАЗ МУСОРЩИКА
Так, значит… Дождик в небо полетел — баба девкою проснулась. Рассказывал мне про Лабаста один бедолага, когда мы с Мокрохлюпом заспорили. Ну вот, пока Мокрохлюп на снежку отлеживался, он мне и рассказал. Да я и сам кое-что слышал… Только он подробнее, бедолага этот. Он из стеклодувов был, легкие слабые, — помирал, значит.
Ты, говорит, Шатун, не прав… Знал, что я его бить не стану. Лабаст, говорит, точно был в стеклодувах — только недолго, недели три. Могу даже сказать, говорит, у кого он учился — у Браваста, вот у кого. Это потом уже Браваст в канцелярию ушел.
Потом рассказывает, что Лабаст этот у кого только ни околачивался — у медников, у оружейников. Да только бестолку, руки не оттуда росли. И так пока не оказался у Комка Глины. Стой, — говорю, — врешь. Пока все правильно, а Комка я сам знал. Он к тому времени уже помер. Нет, говорит, не помер. Ты вспомни, мол, доминат на осенние свадьбы угощение обещал всему городу — задабривал. Стал я вспоминать — верно, было такое. Ждали — брагу выкатят, баранину в яблоках… Выкатили нам моргалки на лоб.
А бедолага толкует — с баранины этой все и началось. Вроде медники котлы под нее лить отказались — нет такой глины, говорят, чтобы форма выдержала. Котлы-то огромные. Дошло дело до Комка Глины. А он первейший мастер был. Найду, говорит, то, что нужно. Засобирался вверх по реке… да… вверх по реке — вниз по жизни.
И будто бы думал Глина взять с собой только старшего подмастерья. А Лабаст набился — вам-де тяжело вдвоем будет. Ну и взял его Глина с собой. Перевез бык медведя. Через несколько дней вернулся Лабаст — один. Сказал, что Комка с подмастерьем обвалом на берегу задавило.
В общем, ненамного я ошибся. Насчет Комка.
Как вернулся Лабаст — опять пошел к оружейнику. Тот чудак был… забыл, как его звали… потешными огнями все баловался… Ну, ладно. Натолчет серы с углем, а потом порошочки разные добавляет, чтоб дымы разноцветные. Добаловался: взорвался однажды так, что собирать нечего было. Лабаст первым на пожар прибежал, шкатулку из дома успел вытащить — как для бумаг, вроде. Шибче всех, говорят, убивался. Да… Спрашивала цапля лягушку — не больно ли, голубушка?
Ну, потом известно, — эльмараны явились. Тогда Лабаст и пошел к доминату. О чем говорили — не знаю, да только вскоре под начало Лабасту дали лучших мастеров, каких потребовал. Работали без малого год днем и ночью, но когда эльмараны на город пошли, их пушка встретила. Так и стал Лабаст начальником…
А из мастеров, что под его началом работали, двое со мной на Серебряном плато догнивали. Они говорили, что иных и вовсе казнили. Может, и так. Времена смутные были. Птенец гадал в скорлупке — выходить, или остеречься.
Потом эти двое померли, — один поморозился, другого стражники затоптали, стеклодув кровью из легких изошел. А я, значит, остался.
Мусорщик замолчал и полез ложкой в котелок — попробовать, согрелось ли варево. Смел стоял, не поняв сразу, что рассказ уже закончен, но почувствовал, как Последыш тянет его за рукав к выходу. Вышли без слов, не прощаясь.
На улице было почти темно, только над лесом еще угадывался краешек отхлынувшего света. Они торопливо зашагали вниз, к городу, чтобы успеть до темна миновать ворота. Ноги сами несли под горку, и до стены оставалось уже недалеко, когда Смел заговорил. Осторожно заговорил, чтобы не ляпнуть лишнего:
— Вот тебе и три головы… Шапка-то волчья — не с неба свалилась. Хо! Ловок, видать, прадед твой был!
Последыш ответил неожиданно резко, зло, не по-детски:
— Да? Ловок, по-твоему?
Смел смутился:
— Да я ничего не хочу сказать. Слышь, Последыш? Не все там, конечно, понятно…
Но тот пробормотал с неясной угрозой:
— Ничего… Скоро все понятно будет.
Испугавшись, что мальчишка наделает глупостей, Смел сказал как мог примирительно:
— Ай, не расстраивайся. Дело давнее, забытое. А то, гляди, еще натворишь чего…
— Не натворю, — раздраженно дернул щекой Последыш. Они шли уже по булыжникам улицы.
Расставаясь, Смел попросил:
— Если что, ты найди меня. Я у Грымзы Молотка…
Последыш рассеянно кивнул, так что Смел и не понял — услышал он или нет.
Последыш не зря сказал, что скоро все будет понятно.
…Это случилось давно, Последышу тогда было лет пять или около того. Заигравшись, он оказался однажды у двери в комнату прадеда и подглядел случайно, как тот подошел к платяному шкафу, украшенному резными розетками, взялся за одну из них и сдвинул в сторону. За ней оказалась дыра. Прадед вытащил оттуда ключ и открыл им стоящий у шкафа железный сундучок, а из него извлек, в свою очередь, шкатулку темного дерева. Тут Последыш шевельнулся, старый Лабаст услышал и обернулся с таким испугом на лице, что Последыш и сам неизвестно чего испугался. Однако, увидев правнука, фельдмаршал облегченно перевел дух:
— Ты что здесь крутишься? Иди, иди отсюда, нашел, где играть…
Последыш забыл бы увиденное, но испуганное лицо прадеда намертво врезалось в память, а вместе с ним и весь тот случай. Однако только теперь Последыш понял, чего испугался старик: в железном сундучке он хранил шкатулку оружейника. Может быть, в ней и кроется разгадка тайны?
…Все семейство восседало за ужином. Длинный стол освещался многими свечами, негромко постукивала посуда. Когда Последыш вошел, все взоры обратились к нему: взрослые смотрели укоряюще, ехидные сестренки — злорадно. Последыш постоял, переминаясь, потом бочком, стараясь держаться тени, двинулся к лестнице, ведущей в верхние комнаты. Он уже взялся за перила, но его остановил строгий бабушкин голос:
— Ты почему опоздал?
Ну как же, так он все и рассказал. Последыш опустил голову и пробормотал что-то невнятное. Выручил отец:
— Ладно, быстро умывайся — и за стол.
Последыш, торопясь, плеснул из ковшика себе на руку, пару раз провел мокрой ладонью по лицу. А-а, все равно синяк не смоешь. Взял полотенце — и вдруг замер. А что если наведаться к прадеду прямо сейчас, пока все внизу? Он выглянул в коридор — никого. Тихонько прошел к комнате прадеда и слегка толкнул дверь. Она подалась. Не заперто. Еще раз прислушался, собираясь духом. Тихо.
У прадеда в комнате было темно, как в желудке, но Последыш делал все в каком-то оцепенении, будто во сне. А может, просто от страха мысли отшибло. Розетка послушно поехала в сторону, в тайнике обнаружился ключ и точно вошел в скважину на железном сундучке. Последыш открыл шкатулку, нашарил там бумаги и все до единой сунул себя за пазуху. Проверил еще, не осталось ли чего. Потом запер сундучок, положил ключ на место и задвинул розетку. Все. Выскользнув в коридор, осторожно прикрыл дверь и вернулся к себе в комнату, где спрятал бумаги под матрац.
Теперь надо было спускаться вниз. Тут, конечно, обнаружились все его знаки боевой доблести, и началось. Последыш сопел, уткнувшись в тарелку, и не отвечал ни на вопросы, ни на упреки, ни на причитания. Ему не терпелось уйти к себе. А когда этот желанный момент настал, Последыш, уходя, искоса поглядел на прадеда: тот сидел у камина с кружкой браги в темной, крепкой, как высохший корень, руке, уставясь в огонь мутными глазами.
У себя в комнате Последыш запалил свечу, запер дверь на крючок и достал бумаги. От нетерпения и знобкой жути у него заплясали, задергались пальцы, тяжело забухало в ребра сердце. Пришлось переждать,
