камень из щебнистой почвы и взял его на ладонь: желвак оказался размером с два кулака. Ну, все — успел подумать Последыш с облегчением, и тут как раз услышал: «Р-р-р…»
Он поднял голову. Прямо перед ним на расстоянии прыжка стоял огромный голубой волк. Задрав верхнюю губу и ощерив смертельные желтоватые клыки, житель Волчьих увалов рычал ровно, на одном звуке. Желтые глаза его глядели умно и люто. Последыш опять подумал: «Ну, все», — только уже с другим смыслом, и шевельнулся, чтобы положить серпокол в котомку. «Гр-р-р…» — предостерегающе взрыкнул зверь, и в желтых глазах его добавилось лютости, а густая седая грива приподнялась, — «гр-р-р…» Тогда Последыш заговорил, с трудом ворочая онемевшим языком:
— Волченька, я ухожу… Волченька, не трогай меня…
«Р-р-р…» — продолжал сердиться волк, катая в глотке круглые упругие звуки. Тут ужас происходящего дошел наконец до Последыша — его ударила крупная неуемная дрожь. Он осилился только шепнуть еще раз: «Волченька, не трогай меня…»
Волк вдруг перестал рычать, сел и стал по-собачьи чесать шею задней ногой. Последыш, обнадеженный, как сидел на корточках, начал пятиться от зверя. Волк встал, сделал пару шагов к нему (сердце у Последыша остановилось) и снова принялся чухаться, сгорбив спину и завернув назад шею.
Последыш все так же, гусиным шагом, задом наперед сполз по ложбинке и только тут выпрямился. Волк сидел на склоне в призрачно-белых наплывах тумана, желтые глаза его глядели на пришельца сверху вниз умно и насмешливо. У Последыша отлегло: он почему-то подумал, что волк его не тронет. Последыш пошел вниз, сначала не торопясь и часто оглядываясь, потом все быстрее и, уже совсем запыхавшись, взбежал на гребень, где начинался лес. Здесь Последыш остановился, оглянулся. Все так же полз и колыхался по Волчьим увалам белый туман, лоснились осклизлые валуны, торчали лиственницы и висела сизая пелена. Место, где был, Последыш определить не смог и волка — своего голубого волка — нигде не увидел.
Голубые волки родятся редко, случайно — когда встретятся снежный волк и лесная волчица. Наоборот не бывает. Эти мощные, свирепые звери обычно ходят в вожаках, водят стаи, и об их благородстве охотники рассказывают чудеса.
На площади было многолюдно, сутолочно. Сюда собрались доброхоты, а с ними — знакомые, родственники и просто бездельные ротозеи. Уже отмечали прибывших, разбивали их на десятки и десятками же отправляли за город, в полковой стан.
Но больше всего сутолоки было у пушки. Над ней возвели высоченные козлы, всю обвязали канатами — готовились снять с постамента. Тут же стояла и кряжистая, небывалой ширины телега, на коей пушку подразумевалось везти. Зачем? — подивился Смел. — Ведь пушка сама на колесах… Однако этот вопрос никого более не занимал: плотники что-то пилили, били гвозди, перебрасывали через козлы канаты — словом, были страшно деловиты и заняты; распорядитель работ, бравый усатый капитан бегал и ругался, то тыча куда-то указательным пальцем, то грозя кому-то кулаком; зеваки вокруг давали советы и всем мешали.
Смел потолкался, поглядел — и пошел отмечаться. Его записали в очередную десятку под начало некоего сержанта Дрына. Тот, действительно, худ был и длинен как палка, да вдобавок непереносимо важничал: на всех записавшихся доброхотов сержантов не набралось, и нескольких, в том числе и его, произвели прямо вчера. Серо-синяя форма на нем стояла колом, новенькие нашивки красной меди на щуплой груди тускло поблескивали. Нескладно поводя протяжными хваталками и досадливо цыкая на бестолковость новобранцев, он построил их по росту (Смел оказался последним), дал команду «напра-а… во!», обозвал повернувшихся налево недотырками и повел десятку в полковой стан.
Стан раскинули в редколесье недалеко за старым карьером. Начинался он четырьмя телегами, с которых сержанты получали все потребное для своих десяток: с первой — походные одеяла из грубой овечьей шерсти и просторные заплечные мешки; со второй — еду на четыре дня, котел для готовки и ведро для чая; с третьей — оружие и снаряжение латников, то есть короткий меч с небольшим овальным щитом, тяжелый метательный нож, кожаную куртку-безрукавку, обшитую медными бляхами и такие же поножи со шнуровкой для защиты бедер. И только с четвертой сержант Дрын получил, наконец, жалование на десятку — объемистый кошель с тысячей монет.
Отыскав свободное место, чтобы расположиться, он приказал притащить пару подходящих камней для очага и сходить на ручей за водой, а сам занялся дележкой: стал раскладывать монеты на десять равных кучек. Это отняло много времени, потому что Дрын часто сбивался, но все терпеливо ждали. Завершив, Дрын построил десятку и раздал каждому его долю, после чего прошелся вдоль шеренги и объявил, что с этого момента они считаются поступившими на службу и всякая самовольная отлучка из полкового стана будет считаться дезертирством и караться по закону военного времени. Вопросы есть? Разойдись!
Остаток дня ушел на приготовление бараньей похлебки с овощами и подгонку снаряжения. Смелу досталась великоватая куртка, но он надел ее поверх рубахи, подпоясался — получилось нормально.
После ужина посидел у костра, слушая разговоры новых товарищей: все они, кроме него, оказались горожанами и были кто хуже, кто лучше знакомы. Наверное, поэтому они разбились на ночлег по двое — по трое, а он остался один. Ну и ладно. Смел подложил под голову заплечный мешок, закутался в одеяло и быстро и крепко заснул.
За утренней кашей веселый долговязый парень с хитроватыми глазами по имени Посошок, выделявшийся в их десятке осведомленностью и пронырливостью, рассказал, что вчера в городе случилась смешная вещь. Когда пушку стали вывозить, недалеко от площади на одном перекрестке телега застряла: там углом выпирала какая-то лавка. Доминат, недолго думая, приказал тот угол снести. Дело-то было ночью — лавочник с хозяйкой выскочили, в чем спали, а у них уже чуть не пол дома разобрали…
Посмеялись. Смел спросил — а где сейчас пушка? Впереди, — отвечал Посошок, — ее тихо везут, мы быстро догоним. Потому и не спешим. И тут, будто торопясь опровергнуть его слова, боевая труба заиграла «в поход выходи». Сержант Дрын приказал готовиться выступать и убежал получать указания.
Скоро выступили. Дорога была хорошо укатана, шлось легко. Правда, Смелу досталось нести чайное ведро — ноша не тяжелая, но надоедливая, и он без конца перекладывал его из руки в руку. Здесь ничего, — говорили знающие мужики, — а вот завтра до болот дойдем — там только держись…
Шли вольно. Не то, чтобы вразброд, нет — десятки держались кучно, впереди сержанты. Но шагали все кто как хотел. Ничего особенного в тот день не было: уплывали и отступали назад леса — то почаще, то пореже, то открываясь полянами. И приходило Смелу в голову, что будто и не на войну они идут, а так — гуляют на свежем воздухе, будто и не им придется через два-три дня умирать на поле от ран. И возникала глупая уверенность, что битвы не будет, что случится нечто такое… ну, словом, случится нечто — и не допустит кровопролития, заставит опомниться человеков, готовых крушить железом живую плоть. Смел мотал головой, отгоняя наваждение, и оглядывался: неохватная глазом вереница людей текла по лесной дороге медленно, но неотвратимо. В этом потоке крылась слепая упорная сила, и одно лишь могло остановить ее: такая же сила, только встречная. Но не могло это движение продолжаться вечно. А значит, встреча состоится…
Да, ничего особенного в тот день не было. Только Смел долго не мог уснуть после ужина, закутавшись в свое одеяло. А когда наконец задремал, то сразу приснилось ему, что приоткрыл он глаза и увидел в неверном свете чуть живого костра, как скользнула между деревьев маленькая фигурка, показавшаяся странно знакомой. Но сон то был, или нет — так и не понял.
Главное — незаметность. Нужно быть незаметным, чтобы выполнить то, что он задумал. Решив так, Последыш долго заглядывал в окошко кухни, выжидая, пока его старый знакомец повар Оковалок останется один. А выждав, зашел. Толстый, сердитый на вид Оковалок заканчивал приготовления в дорогу. Он поднял красное щекастое лицо от дорожного мешка и хмуро буркнул:
— Чего тебе?
— Ничего… Когда выходите?
— Завтра утром, Смут бы их всех побрал с ихней войною вместе, — Оковалок со злостью швырнул в дорожный мешок сверток пряностей. — Все вверх дном. Как с ума посходили…
