А она — за ним, босиком по стерне;
Но рыцарь недобрый ей не сказал:
«Эллен, садись ко мне».
Нет, весь день Чайльд-Уотерс скакал,
А она — босиком, по камням вдоль реки;
Но рыцарь недобрый ей не сказал:
«Эллен, надень башмаки».
«Не гони коня, Чайльд-Уотерс, постой, —
Сказала она, утирая пот,
Ведь это не чей-то ребенок, а твой
Тело мне разорвет».
Когда она закончила переводить последний стих, Блез взорвался:
— Что за свинья! У него манеры не лучше, чем у немецкого пикинера! Если это истинно по- английски, то для вас должно быть утешением, миледи, что вы так долго жили во Франции, которая, как каждый знает, страна поистине вежливых людей. В конце концов мне начинает казаться, что все прочие народы — просто варвары!
Его удивило, что в ответ она только расхохоталась, не пожелав объяснить, что её так позабавило. Разговор перешел на достоинства той и другой нации. Она утверждала, среди прочего, что англичане — лучшие наездники, чем французы, тогда как Блез со всей искренностью доказывал, что французским всадникам нет равных в мире.
— Себя самого вы считаете хорошим наездником, мсье?
— Средним, — ответил он, на этот раз скромничая, потому что был известен как выдающийся конник.
— А прыгать через препятствия вам приходилось?
— Бывало.
— Тогда поглядите на прекрасные изгороди вон там, в поле, где хлеба уже сжаты. Попробуем-ка их взять. А я погляжу, можете ли вы тягаться с английскими охотниками. Или нет, погодите! Держу пари, что сама смогу вас обскакать!
Противостоять такому предложению было невозможно.
— К вашим услугам, миледи! — принял он вызов.
И они свернули с дороги.
Первые изгороди преодолели легко — прыгая в тех местах, где они были пониже. Блез восхищался её изяществом и уверенностью и сказал ей об этом, а её похвала была более чем сдержанной:
— Неплохо справляетесь, мсье. Но это ещё не настоящее испытание. Взять барьер в три фута каждый может. Вы вовсе не доказали, что французы такие уж блестящие всадники… Впереди есть кое-что посолиднее — видите, между двух тополей. Давайте-ка попробуем там.
Блез улыбнулся. Препятствие было серьезное, но не слишком — неполных четыре фута. Сотни раз ему приходилось брать барьеры повыше этого. Однако он помнил, что лошади притомились и, кроме всадников, несли ещё и поклажу. Тем не менее он сделал широкий жест:
— Если вам угодно, но на этом, с вашего разрешения, мы и покончим.
— Увиливаете? — поддразнивала она. — Осторожничаете?
— Да. Вспомните, что я должен доставить вас в Женеву.
— Я помню, мсье. Если я и забуду об этом, то не по вашей вине.
Они галопом поскакали к изгороди.
— По одному, — предупредил он. — Здесь узко. Я пойду первым. А вы уж решайте, может ли французский кавалерист…
Блез подобрал коня, послал его на препятствие — и слишкои поздно увидел канаву по другую сторону изгороди.
Он упал удачно, но лошадь свалилась рядом с ним, отчаянно брыкая копытами. Он попытался уклониться, почувствовал, как зазвенело у него в голове от удара, увидел вспышку света — а потом не стало ничего.
Глава 20
Очнувшись, Блез обнаружил, что смотрит вверх сквозь путаницу стебельков травы, поднимающихся всего на несколько дюймов выше его носа. Потом по глазам хлестнула резкая боль, и он зажмурился. Земля колыхалась под ним, как море; он почувствовал тошноту, словно хватил лишнего, и вцепился пальцами в землю, чтобы не соскользнуть с нее. Он был не в силах сообразить, где он, что с ним случилось.
Но постепенно головокружение прошло; напрягшись, чтобы перетерпеть боль от яркого света, он заставил себя открыть глаза и, преодолевая бешеный стук в висках, попытался поднять голову. Первая попытка не удалась. Он повторил её чуть позже и неуверенно огляделся. Что за черт…
В голове путались обрывки мыслей. Дорога… широкая равнина и горы вдали… скачка галопом через какое-то поле…
Внезапно вспыхнуло другое воспоминание: миледи Руссель, прыжок, лошадь, бьющаяся в канаве рядом с ним…
Он силился сесть; хоть и нескоро, ему это удалось, и он, опершись на локти, снова стал бороться с головокружением, от которого опять закачалась земля.
Наконец Блез что-то рассмотрел вокруг. Он все ещё находился в канаве, неподалеку от места падения. Слева виднелись отпечатки лошадиных копыт, но коня не было.
Он позвал слабым голосом:
— Миледи! Мадемуазель!
Но услышал только шум листьев в кустах живой изгороди над собой.
Сколько же он здесь провалялся? Он не мог определить; видел только, что тени от тополей протянулись довольно далеко, — это указывало на предвечерний час.
Коснувшись пальцами головы, он нащупал повязку; потом опустил руку — и с минуту тупо разглядывал красный след на перчатке.
Постепенно стало ясно — даже слишком ясно, — что произошло. Он вспомнил, как Анна Руссель предлагала ехать через Макон, её смирение, явно рассчитанное на то, чтобы усыпить его бдительность; вспомнил и то, как она поддразнивала его, словно невзначай заставив состязаться в прыжках через изгороди. Конечно, она не могла в точности предвидеть такой случай, но, по-видимому, рассчитывала на то, что он возможен, и, когда несчастье произошло, не замедлила им воспользоваться. Он постепенно вспомнил, как ловко она распалила его глупую французскую гордость…
Ну что ж, она доказала ему, что он дурак, и поехала своей дорогой. На войне все средства хороши. Ему не следовало и ожидать чего-нибудь иного от неё — от врага.
Но где она? Воспоминания ускользнули. Он почувствовал, как снова надвигается тьма, и понял, что должен собрать все силы, пока не стало слишком поздно. С трудом приподнявшись на четвереньки, он вскарабкался на противоположный откос, кое-как поднялся на ноги и вслепую заковылял вперед. Наткнулся на стог ячменя, остановился, привалившись к колкой соломе, и постоял, переводя дыхание.
Сознание то прояснялось, то затуманивалось, но светлые промежутки не приносили покоя. У него определенно проломлена голова, и чтобы выжить, необходима помощь. Но он совершенно не представлял себе, как далеко может оказаться ближайшее жилье и найдет ли он там гостеприимство. Крестьяне далеко не всегда похожи на добрых самаритян. Платье и кошелек беспомощного путника — вещи куда более осязаемые, чем его благодарность. У Блеза оставалось ещё шесть крон — притягательная сумма для неразборчивого в средствах мужика. Не помешает переложить их во внутренний карман камзола, пока сознание его не покинуло.
Стянув перчатку, он пошарил в сумке на поясе — и с минуту ещё продолжал шарить, пока перед
