Лион, причинит это вам страдание или нет.
Сознавая, что с её точки зрения эта резкость и горечь оправданны, он не мог найти ответа.
Она добавила, обращаясь к слуге:
— Ну, а вы чего ждете, Этьен? Ради Бога, убирайтесь, пока есть время. Очень вам благодарна. Ваши услуги были выше всяких похвал. Герцог вас наградит. А теперь повинуйтесь мне — и уезжайте тотчас же.
Торопливо поклонившись и пробормотав что-то, слуга удалился чуть не бегом. Блез поднялся, прошел к двери, открыл её и бездумно встал на пороге. Спустя пару минут он увидел, как спутник Анны вывел своего коня из конюшни, вскочил в седло и исчез за деревьями на противоположной стороне поляны. А что касается Анны… что ж, она сама решила. Им оставалось только ждать, пока подойдут кавалеристы.
В конце концов, почему его должно беспокоить, что случится с нею? Она — явный враг, благодаря её энергии и хитрости только что нанесен серьезный урон Франции. Она разрушила жизнь не только Блезу, но и множеству других. Он похолодел при мысли о том, что попадет в немилость маркиз; но и это мелочь по сравнению с опустошениями, которые принесет с собой английское вторжение.
А теперь она явно надеется обольстить короля и тем временем продолжать свои интриги в пользу Англии. Если она не способна понять, насколько нереальна эта надежда, и предпочитает пожертвовать собой ради своей отчаянной выдумки, — что ж, он тут ничего не может поделать.
Удивительно, с каким бессердечием сэр Джон Руссель допускает, чтобы она так рисковала собой. Впрочем, это относится и к её трехлетнему пребыванию при французском дворе, и вполне вяжется с грубостью, которую Руссель проявил к ней в доме синдика Ришарде. Точь-в-точь Чайльд-Уотерс… Ее можно использовать до конца, а после выбросить. Королевская служба, роза Тюдоров на цепочке… И никакой любви, и никого не беспокоит, что с нею случится…
Может быть, этим и объясняются некоторые её порывы, о которых Блез помнил со времени их путешествия из Фонтенбло: её восхищение свободой, естественностью их дружбы… Даже сейчас, разбитый ею наголову, он все равно чувствовал её одиночество — и жалел её.
В любой миг ожидая услышать приближающихся кавалеристов, он все острее воспринимал лесную тишину и залитую солнечным светом поляну перед собой. Нескончаемое жужжание насекомых казалось все громче…
Могло случиться, что Пьер не нашел солдат в Вильфранше, что он поехал не по той дороге, что они вообще сюда не доберутся. Это приоткрывало дверь для надежды…
— Итак, вы даже не пытаетесь оправдываться, защищаться? — донесся до него голос Анны, которая сидела в зале, у него за спиной.
Они молчали так долго, что он вздрогнул, словно от испуга.
— Защищаться? От чего, мадемуазель? — спросил он, поворачиваясь.
— Я назвала вас лицемером и шпионом. Вы что, приемлете эти титулы?
Ему показалось пустым занятием спорить с нею о словах; однако, подумав мгновение, он ответил:
— Лицемер — да, в какой-то мере, но не шпион.
— А первое ещё бесчестнее, чем второе.
Однако её тон уже утратил прежнюю резкость, и в нем крылся вопрос.
Он заговорил:
— Если уж вы взрастили в душе ненависть ко мне, то никакие оправдания и никакая защита не помогут. Вам, верной служанке своего короля, следовало бы первой понять мое положение при вас, когда мы встретились. Я не лгал, но не мог и сказать вам всей правды. Интересно, не были ли вы сами в таком же положении… И в этом отношении — и только в этом — я был лицемером.
— И только в этом?.. — повторила она.
— Клянусь честью, да.
Он пересек зал и, остановившись около нее, посмотрел вниз. Впервые их глаза встретились надолго.
— Мадемуазель, в тот последний вечер нашего путешествия — вы помните, перед тем, как мы переехали Арв, — когда мне хотелось сказать вам, как сильно… — Он остановился и сделал какой-то неопределенный жест. — Ну, а вы попросили меня ничего не прибавлять, удовлетвориться воспоминаниями о прошлом, имея в виду, конечно, что будущего у нас нет: вы в английском лагере и помолвлены с Жаном де Норвилем, а я — на противоположной стороне… Помните?
Она медленно кивнула.
— И вы оказались правы. Но сейчас, когда у меня и в самом деле не осталось будущего, не будет никакого вреда, если я скажу то, что хотел сказать тогда: как сильно я люблю вас. И, конечно, вы не должны думать, что я лицемерю в этом, ибо какую выгоду принесет мне лицемерие? Человек, чья жизнь подходит к концу, способен позволить себе сказать правду. И если я вас люблю, можете ли вы вообразить меня таким Иудой, который готов предать вас ради удовольствия своих хозяев, как вы изволили выразиться? Я этого не делал, и маркиз де Воль не требовал от меня такого предательства. Или, может быть, вы осуждаете меня за то, что я захватил бы вашего брата, если бы нашел его?
— Нет, потому что иначе вы оказались бы предателем… Я не настолько несправедлива. — Она опустила глаза. Ее руки, сжимающие подлокотники кресла, побелели. — И все-таки вы лицемер.
— В каком смысле?
— Как вы можете говорить, что любите меня? Ни один враг не оказал бы вам худшей услуги, чем я. Вы что, разыгрываете из себя святого? Так, что ли? Готовитесь к переходу в лучший мир?..
Это была странная насмешка, отличная от прежней, и в голосе звучали странные, приводящие в замешательство оттенки. Сжатые губы смягчились. Он вспомнил тот миг на ячменном поле, после своего падения, когда проще было выразить себя перед нею в шутке, чем пытаться произнести невыразимое. И подумал, уловит ли она связь.
— Нет, мадемуазель, я всего лишь неисправимый романтик.
— В самом деле?
Однако она улыбнулась, и он увидел, что она вспомнила.
— Ну, а я больше не романтик. С тех пор я стала жестче и практичнее. Не ожидайте, что я отвечу тем же и признаюсь в любви к вам… хоть я и рада, что вы не Иуда. Любовь — штука глупая, ей не место в государственных делах. Меня строго обучали с тех пор, как мы виделись последний раз.
Она снова стала резкой, но он чувствовал, что эта резкость не относится к нему. Он вспомнил железную хватку пальцев сэра Джона Русселя на её плече в тот вечер в Женеве и догадался, какое обучение она имеет в виду.
— Сожалею об этом, — произнес он, придерживаясь легкого тона, — однако, поскольку отныне мне не приходится ожидать обилия государственных дел, я уж позволю себе остаться глупым… Так что разрешите мне ещё раз поторопить вас, ради вас же самой: отправляйтесь в Шантель. Может быть, королевские кавалеристы задержались. Или даже вообще не приедут. Если вы окажете мне эту милость, то я погляжу, как вы уедете в безопасное место, а потом отправлюсь в Лион.
Она коротко рассмеялась:
— Ради меня самой! Господи Боже!.. Нет, мсье, в любом случае я останусь вашей пленницей. У меня есть дела в Лионе… И некоторые могут даже иметь отношение к вам.
На её лице появилось загадочное выражение, которое он хорошо помнил.
— Ко мне?..
— Ну да, а откуда же иначе король узнает правду о вас, если не от меня? Его величество жалует мне некую милость… Не пренебрегайте моей помощью.
Она встала и, подойдя к своим седельным сумкам, вытащила бережно сложенный длинный плащ, который надела вместо купеческой туники. Куаф и шляпа были ещё одним штрихом, прибавившим её облику женственности.
— Ну вот, — заключила она, разглаживая ленты маски, — вы можете не стыдиться своей пленницы.
Тем временем Блез снова вернулся к двери. Теперь он уловил в лесу далекий шум и дробный стук
