без его участия не было бы ни академии, ни этого стадиона, ни физической культуры вообще. Эх, князь, князюшко, не дал бы наш приказ добро, а к нему сто тысяч в придачу, и что бы ты делал в своем Олимпийском комитете?
Гагарин мысленно поставил галочку в сегодняшнем списке — так, еще одно дело сделано.
— Распоряжение об основании Академии Борьбы и о вашем назначении опубликуем на днях, а пока позвольте поздравить вас неофициально, — он пожал руку борца. — По этому поводу не грех бокал- другой опрокинуть, не возражаете?
— Отчего же, очень даже можно, — князь пытался имитировать модную нынче простонародную манеру речи. — Это мы завсегда согласные. Поддубный просто кивнул. И чего это князь подличает перед Гагариным, подделывается под него? Никогда своим не станет, хоть водку пить будет, хоть материться прилюдно. Да и не к чему это князю. Кто его тронет? Нет, тронуть можно, тронуть — тьфу, взял и растер, но надо же уважать себя, свое имя. Иначе как же тебя другие уважать будут?
— Тогда пройдемте… в буфет… — рассеянно предложил Гагарин. Он, напротив, не видел в попытках князя опроститься ничего зазорного. Понимает князь сегодняшнюю политику. Дипломат. Подумал без раздражения, зависть его ко всяким «благородным» последнее время поутихла, он порой ловил себя на мысли, что неплохо бы и самому к поместью добавить и титул, но не торопился, а сейчас и вообще не до этого. Хотя скоро, скоро…
Забег закончился, скороходы уступили место прыгунам.
Они поднялись. Хорошо здесь, в особой ложе, но пить на виду нельзя. Сухой закон есть закон.
В буфете находились практически все зрители особой ложи — дипломаты, олимпийские бонзы, свои. Своих осталось немного.
— Позвольте представить вам руководителя Борцовской Академии, нашего прославленного богатыря Ивана Поддубного! — на правах хозяина оповестил о решении присутствующих Гагарин.
— Ура! — это свои. Иностранцы реагировали сдержаннее. Ничего, пусть видят — глава тайного приказа занят всякими пустяками. Значит, в Багдаде все спокойно. Фразу эту Гагарин вычитал в какой-то книжке, и она полюбилась настолько, что он не расставался с нею много лет.
Подскочил лакей с подносом. Они взяли бокалы — свои, Гусевские, князь произнес здравницу Поддубному.
— Куда французским винам до наших, крымских, — князь Львов прищурил глаза, изображая восхищение. Врет, врет князюшка, иначе зачем бы хлопотал о ящике «клико». Для представительства, держи карман шире. Гагарину же вино вообще было безразлично. Не то, чтобы он был поклонником белой головки, как многие — патриотично и сердито, просто каждая минута на счету, расслабляться некогда. Вот и сейчас он едва пригубил и отставил бокал. К нему подходили, о чем-то спрашивали, он также что-то отвечал, иногда шутил, просто, незатейливо, как раньше отвечал на вопросы о родстве с теми Гагариными — даже не однофамилец, — дипломаты вежливо улыбались и отходили, неужто и вправду думали, что с рук его кровь капает — он видел карикатурку на себя в одной из газетенок — вражьих, нейтралы позволить не могли, карикатурка, как ни странно, ему польстила, он любил, когда его боялись, — отходили и переговаривались о чем-то вполголоса. Потом послушаем, что они наговорили. А не услышим — шалишь, акустики, будет вам воля, ждите.
Они с князем отошли к окну — широкому, в стену. Отсюда арена была видна не хуже, чем из ложи, зато их видеть не мог никто — хитрое стекло укрывала от ненужных взглядов. Львов продолжал нести вздор, приходилось поддерживать разговор — знал, что позже иностранцы будут жадно расспрашивать князя, о чем говорил Гагарин, а потом делать глубокомысленные заключения о возможных изменениях в политике России на основании этих дурацких расспросов. Сегодня же и отобьют молнии. Давайте, давайте. Капля не то, что камень — железо точит.
— Ах, как прыгнул, как прыгнул — восхищенно чмокал губами князь. Прыгун действительно выделялся — пролетал над планкой спиной. Фокусник. Шею не сверни, дружок.
Поддубному было скучно. Ну, поздравили с академией, а дальше? На что ему тут болтаться? Поговорить не с кем, разве со Львовым, так занят князь, все с кем-то болтает, болтает. Уйти потихоньку? Уйдет Гагарин, следом можно. Выступать больше не придется, разве под маской. Да нет, какое… Все силы уйдут на борьбу под ковром. Ничего, отвесит макарон для начала, а там поглядим.
Богатырские игры шли своим чередом. До полудня он побудет, а там и откланяться можно. Слишком долго оставаться тоже не след. Гагарин скосился на часы. Недолго осталось.
Обычные праздные разговоры. Ах, умницы. Откуда и берутся такие, сытые с рождения, довольные собой донельзя? Прелесть, не люди. Досадно было бездарно терять время, а приходится.
— Вас, ваше превосходительство, просят, — неслышно прошептал свой. Кого нанесло?
Гагарин посмотрел в угол. Лаврецкий! Никак, срочное дело. Чье только, приказа или…
Он извинился перед очередным собеседником (Австралия, хозяйка прошлой Олимпиады, далеконько), прошел к столику. Все смотрели на него.
— Ну-с? — Гагарин смотрел на аккуратный пробор ротмистра. Никакой перхоти. Вот этому он завидовал искренне. Это не отнять. Чем только не мыл он вою голову, патентованными средствами лучших фирм, народные рецепты практиковал, вплоть до мази на курином дерьме, а результат — на плечах. А вы гильотинкой, гильотинкой…
— Срочное донесение, — вполголоса проговорил ротмистр. — Я взял на себя смелость побеспокоить вас здесь исключительно из-за важности происходящего.
Показалось, в голосе Лаврецкого издевка. Чуть-чуть, едва слышно. Как всякий заместитель, ротмистр полагал, что начальник у него бездельник и ничтожество, а весь приказ только благодаря князю Лаврецкому и не развалился. Гагарин нахмурился.
— Вы… к делу поближе.
— Из Таллина сообщают. По мнению наших людей, Вабилов крайне ненадежен. Анализ поведенческих реакций вкупе со скрытой регистрацией вегетативной деятельности… — Лаврецкий щеголял своими университетами, умные слова перли из него, словно дерьмо из поносной свиньи. Созрел, милый. Не терпится свалить начальника, да? Не удержался, прибежал, чтобы потом сказать — предупреждал, наверное, и рапорт готов, мол, небрежение господина Гагарина привело к такому повороту событий, при котором ущерб международной репутации России… Гагарин запутался во фразе, досадливо поморщился. Ротмистр понял по-своему:
— Еще не поздно отменить церемонию. Внезапная болезнь… или несчастный случай… Выбор широк.
— Послушайте, я ведь вас просил — беспокоить меня только в самом крайнем случае. Я ведь сюда не развлекаться пришел. Своим появлением вы нарушаете протокол. Извольте заниматься делом, — он заметил удовлетворение в глазах Лаврецкого. Точно, побежит донос писать.
— Я считал своим долгом доложить открывшиеся обстоятельства… — ротмистр встал, поклонился и с достоинством удалился. Придется нового заместителя подыскивать раньше срока. Кирка, тачка — вот, что ждет тебя, любезный Гедиминович. Посмотрим, поможет ли в руднике твое гедиминство.
Гагарин знал, что ничего ротмистру сделать не сможет — пока. У князя обширные связи, а портить отношение с аристократией теперь не поощрялось. Правда, времена меняются. И сегодня Камчатка для Лаврецкого стала ближе, немного, но ближе.
— Что-нибудь важное? — только наивный Львов мог задать такой вопрос главе тайного приказа.
— Нет, князь. Рутина, пустяки.
— Господин Абрахамсон, председатель международного олимпийского комитета хочет переговорить с вами, вот я и испугался, вдруг неотложные дела вынудят вас срочно уйти.
— Уйти мне придется, к сожалению, но время пока есть. Давайте вашего Абрахамсона, — Гагарин приветливо улыбнулся князю, пусть видят — никаких важных дел у него действительно нет, все внимание Тайного приказа отдано попечительствуемой физической культуре.
Председатель Олимпийского комитета говорил по-русски плохо, извинился и залопотал по-своему, Львов переводил. Празднество произвело на него незабываемое впечатление, и он считает, что олимпиада тридцать шестого года обязательно должна состояться в России, в Петрограде, он приложит все усилия и
