правосудие по правильному пути. Это — император.
Барон решился обратиться к нему за помощью и отправился прямо в Вену. Путь был неблизкий, строительство железных дорог только начиналось, поэтому такое путешествие требовало немалых сил и средств. Семь дней ехал барон и по прибытии в Вену тотчас же справился о местонахождении императора.
Барону назвали Шенбрун, загородную резиденцию
Австрийского императора, примерно в полутора лье от Вены.
Барон, не теряя времени, сразу отправился в Шенбрун, чтобы поскорее получить высочайшую аудиенцию.
Происхождения барон был достаточно высокого, ему не пришлось долго ждать аудиенции. Она была назначена на третий день после его прибытия в Вену.
Императорский дворец находился, как мы уже сказали, вблизи Вены. Он был легкой, изящной постройки и в то же время не лишен величественности. В главном здании обращал на себя внимание подъезд с колоннами и широкой лестницей. Параллельно главному зданию тянулись ряды низеньких строений — служебных помещений и конюшен, которые, огибая два крыла главного здания и оставляя пространство для проезда шириной около десяти метров, по обеим сторонам стояли обелиски.
Въезд примыкал к мосту, переброшенному через небольшой приток Дуная.
Позади дворца был расположен прекрасный сад с бельведером на широкой лужайке, поросшей вокруг тенистыми деревьями, манившими к себе прохладой и веселым щебетом птиц.
Шенбрун известен еще тем, что там дважды побывал Наполеон и закончил дни свои его сын. Даже двор с его этикетом и блестящими празднествами не может развеять печаль, окутавшую Шенбрун. Время его расцвета прошло, как и версальского дворца, ничто не может их оживить.
Итак, барон прибыл в Шенбрун минут за десять до аудиенции, назначенной на двенадцать часов.
Дежурный камергер уже ждал его и тотчас проводил к императору. Его Величество принял барона в зале для частных приемов, непринужденно прислонившись к камину. Император был очень любезен с бароном, и аудиенция длилась около четырех часов. О чем шел разговор между ними, так и осталось тайной, известны были только слова императора, сказанные при прощанье, когда он протянул барону руку для поцелуя и сказал:
— Я полагаю, что самое лучшее — действовать таким образом. Главное — избежать скандала в результате огласки этого ужасного дела. Это противоречило бы интересам дворянства. Можете рассчитывать на мою поддержку, барон. Воспользуйтесь моими советами, и да поможет вам Бог!
Барон низко поклонился и вышел.
В тот же вечер он выехал из Вены по дороге домой. Одновременно с ним отправился по той же дороге фельдъегерь с высочайшим указом.
Дон Хаиме прервал свой рассказ и обратился к графу де ля Соль:
— Догадываетесь ли вы, какой разговор мог произойти между императором и его подданным?
— Да, приблизительно.
— Неужели? — с удивлением воскликнул дон Хаиме. — Вы, может быть, нам об этом расскажете?
— С вашего разрешения.
— Да, конечно, пожалуйста!
— Дорогой друг дон Хаиме! Я, как вам известно, принадлежу к знати. Во Франции король не более чем первый дворянин Империи, первый между равными. Думаю, подобные отношения должны существовать везде. Что бы ни случилось с кем-нибудь из дворян, это касается в равной степени всех остальных, как и самого государя. Так, регент Франции приговорил графа Горна к жестокой казни — растерзанию на части за грабеж и убийство. Тому же, кто вступился за графа, ссылаясь на то, что он связан кровными узами с королевской фамилией, регент ответил: «Когда у меня портится кровь, я прибегаю к кровопусканию». И удалился. А дворяне не сочли для себя зазорным съехаться к месту казни. У австрийского же императора, как явствует из вашего рассказа, не хватило мужества открыто покарать виновного и вызвать, как он говорит, недовольство дворян. Нерешительный от природы, император пошел лишь на полумеры и, что вероятней всего, дал барону бланк со своей подписью, дающий право барону преследовать родственника, убить его собственноручно или подослать убийц и таким образом без суда и огласки восстановить справедливость. После расправы над князем легко будет передать жене покойного старшего брата или племянника, если удастся его разыскать, титул и состояние, похищенные путем стольких преступлений. Вот как я представляю себе разговор императора с бароном.
— Так, примерно, оно и было, только император поставил условие, чтобы барон, пока не пересечет границу, не предпринимал никаких действий против князя, а барон, в свою очередь, попросил императора помочь ему отыскать племянника, если тот жив, на что император дал согласие.
Итак, барон вернулся в свои замок с бланком, подписанным самим императором, с высочайшим указом всем властям, как в Австрии, так и за ее пределами, оказывать барону всяческое содействие в его деле.
Барон, разумеется, не был удовлетворен подобным оборотом дела, но понимал, что большего не добиться, и смирился.
Без сомнения, барон предпочел бы громкий процесс и огласку унизительным действиям исподтишка, но выбора не было. И он, опасаясь испортить все дело, смирился.
Начал барон с поисков племянника, и тут ему сослужили службу бумаги Красной Руки, содержавшие весьма ценные сведения. Не говоря ни слова сестре, чтобы не подать ей напрасной надежды, он отправился на поиски. Вел их долго, с трудом, но не безуспешно. Ему посчастливилось в конце концов найти племянника, хотя тот и не подозревал, что человек, воспитавший его, не родной отец. Даже сестре барон не хотел ничего говорить, пока не настигнет жестокая кара убийцу ее мужа.
Барон не раз встречался лицом к лицу со своим врагом и мог с ним давно покончить, но ждал подходящего момента. Барон не собирался добиваться победы в честном поединке с князем, а жаждал увидеть его обесчещенным, покрытым позором.
Довольно долго дон Хаиме молчал.
Ночь подходила к концу, и в полуоткрытые окна проникал беловатый свет. Пламя свечей уже не казалось таким ярким, как в темноте. Город просыпался, далекие колокола звали прихожан к заутрене. Дон Хаиме ходил по комнате, бросая изредка взгляды на своих друзей.
Доминик, откинувшись на спинку кресла, прикрыв глаза, курил свою индейскую трубку. Граф де ля Соль, постукивая пальцами по столу, внимательно следил за доном Хаиме. Потом резко вскинул голову, пристально посмотрел на дона Хаиме и спросил:
— Вы закончили свою историю?
— Да! — коротко ответил дон Хаиме.
— Вам нечего больше добавить?
— Нечего!
— Простите меня, мой друг, но я вам не верю!
— Я вас не понимаю, граф!
— Извольте, я объяснюсь, только не перебивайте меня!
— Согласен, раз вы этого требуете. Итак, я вас слушаю. — Дон Хаиме снова начал ходить по комнате.
— Друг мой, — начал граф, — первое симпатичное лицо, встретившееся мне в Америке, было ваше, и хотя положение у нас с вами различное, судьбе было угодно постоянно сводить нас, что и привело в конце концов к глубокой сердечной привязанности. Нельзя сойтись с человеком, не изучив его характера, и потому я к вам присматривался, как и вы ко мне, без сомнения. Полагаю, не ради одного только ужина вы так неожиданно, ночью, явились сюда. Это на вас непохоже: вы самый воздержанный человек из всех, кого я когда-либо видел; кроме того, слушая вас, я себя спрашивал, зачем вы, такой скупой на слова, особенно если речь идет о какой-нибудь тайне, стали бы нам рассказывать эту, пусть даже весьма увлекательную, историю. Тем более, если она не имеет к нам никакого отношения. Выходит, не ради ужина явились вы к нам и не для того, чтобы доставить нам удовольствие, а с тайной целью рассказать нам эту историю.
