Жилище государыни в Ёсиде находилось не столь уж далеко от столицы; мимо, по дороге, шли люди, любопытных глаз было много...
«О, если б скрыться подальше в горную глушь, куда не долетают скорбные вести, пока моя жизнь, как росинка на кончике лепестка, еще трепещет в ожидании последнего дуновения ветра!» — думала государыня, но не знала, где отыскать такой приют. Тут случилось, что некая женщина сказала:
— В глубине гор Оохары есть храм
Сияния Нирваны, Дзякко-ин.
Там царит тишина!
Печально, уныло жилище в
безлюдных горах, но разве
не лучше остаться навеки в глуши,
чем тяготы мира сносить?.. —
вспомнились государыне стихи, и она решила уехать в Оохару. Паланкин и все прочее доставлено было заботами супруги дайнагона Такафусы; в конце девятой луны 1 -го года Бундзи государыня Кэнрэймонъин поселилась в храме Сияния Нирваны.
Чуть в разноцветной траве
пролегли предзакатные тени,
Тронулись в путь по лесам,
осененным прохладой осенней.
Мимо уступов крутых
шли тропою заросшей, неторной,
Свет незаметно померк
раньше срока в расселине горной.
Колокол с дальних вершин
возвестил приближение ночи,
В сердце вселяя печаль
и грядущие беды пророча.
Долог и труден был путь
обездоленной императрицы
Через густую траву,
что росою под вечер искрится.
Слезы впитавший рукав
от росы становился влажнее.
Ветер протяжно гудел,
бесконечным унынием вея.
Листья в сгустившейся мгле
шелестели невнятно на ветках.
Тучи клубились, и дождь
падал в каплях тяжелых и редких.
С ближнего склона порой
раздавались призывы оленьи,
Слышались трели цикад
и сверчков заунывное пенье.
Даже в скитаньях былых
от залива к заливу иному,
От островка к островку,
вдалеке от родимого дома
Столь беспросветной тоской
не встречало изгнанницу море.
О, как томилась душа
в неизбывном, немыслимом горе!
В пустынном месте, среди одетых мохом скал, стоял Дзяккоин, храм Сияния Нирваны, и государыне пришлось по сердцу царившее здесь безлюдье. Увял побитый инеем кустарник хаги в саду, осыпанном росой, поблекли полевые хризантемы, обвивавшие сплетенную из сучьев ограду. «Такова и моя участь!» — подумалось Кэнрэймонъин при виде увядших цветов. Представ перед изваянием Будды, она вознесла молитву:
— Блаженный дух императора да обрящет просветление в раю! Да обретут покой мертвые духи всех родичей Тайра! — И при этом образ покойного сына так живо представился ее воображению, что, мнилось ей, она никогда его не забудет, в какой бы из миров ни суждено ей было переселиться!
Рядом с храмом устроила она себе малую келью, одна половина служила опочивальней, в другой помещалась молельня, где ревностно, неустанно свершала она все шесть дневных и ночных молебствий. Так, в непрерывных молитвах, шли дни и луны...
Как-то раз, вечерней порой, услыхала она, будто кто-то бродит в саду, шурша опавшей листвой.
— Кто может прийти сюда, к жилищу отринувшей мир? — сказала государыня. — Пойди посмотри! — приказала она одной из прислужниц. — Если это некто, от кого надо скрыться, я спрячусь! — И она послала женщину в сад, но оказалось, то шуршал листвою олень.
— Кто же там? — спросила государыня, и госпожа Дайнагон-носкэ, утерев слезы, ответила ей стихами:
Дубовые листья шуршат на тропинке в лесу —
не гость ли нежданный решился сюда заглянуть?
Увы, то ступает олень...
Стихи показались государыне столь прекрасными, что она начертала их на бумажных створках, закрывавших окно.
И все же многое в ее горестной жизни наводило на размышления о пути Будды. Деревья, растущие подле навеса кровли, казались ей райскими кущами, унизанными жемчугом и каменьями, а вода в углублениях скал — Водой Блаженства в райском пруду, дарующей исцеление телу и духу, утоляющей голод и жажду... Весной цветы сакуры, осыпаясь под дуновением ветра, являли ей закон бренности всего сущего; осенью тучи, скрывая сияние луны, напоминали о быстротечности жизни...
Бывало, безоблачным утром резвилась она среди цветов в Чжаоянских чертогах6, — увы, налетевший ветер развеял благоухание цветов; вечерами, славя красу луны, слагала она стихи во дворце Вечной Осени, Чанцюских покоях, но тучи скрыли луну7 и сияние угасло... Некогда покоилась она на застланном парчой ложе, в высокой башне, в палатах, украшенных золотом и драгоценной яшмой, — а ныне жилищем ей стала келья, хижина, сплетенная из сучьев... Вчуже и то болит сердце, как помыслишь о ее горестной доле!
ГОСУДАРЬ-ИНОК В ГОРАХ ООХАРА
Во 2-м году Бундзи задумал государь-инок Го-Сиракава проведать государыню Кэнрэймонъин, взглянуть, как живет она в Оохаре, удалившись от мира. Но во второй и третьей луне еще держатся холода, веют сильные ветры, еще не рассеялись тучи, висящие на горных вершинах, не растаяли льды в долинах... Но вот миновала весна, пришло лето, и вскоре после праздника храма Камо государь-инок еще затемно отправился в путь, в Оохару. Выезд совершался как бы украдкой, но все же государя сопровождала свита — шестеро вельмож (среди них — Дзиттэй, Канэмаса и Мититика), восемь придворных и немногочисленные стражники-самураи.
Августейший поезд продвигался по дороге, ведущей к горе Курама. По пути государь обозрел храм Фудараку, основанный Фукаябу из рода Киёхара8, где на склоне лет жил затворником сей прославленный стихотворец, а также руины дворца вдовствующей государыни Оно9. Здесь он покинул карету и дальше следовал в паланкине.
Четвертая луна была уже на исходе. Белые тучки, похожие на Цветущую сакуру, висели на дальних горных вершинах, хотя пора Цветения уже миновала и зеленые кроны деревьев, казалось, грустили об ушедшей весне... Сквозь густые травы, обступившие тропу, все дальше в горы уходила дорога. Здесь все
