— Ну, обиход. Там — миски, коптилки, то, се…
— Что вы! Там все есть. Всего набито битком. Достаточно пары белья и зубной щетки (и пасты). И все.
— А как добиться разрешения?
— Это тоже не проблема.
— Что же проблема? — не унимаюсь я.
— Решиться. Важно решиться. Если вы решились — вам ничего не страшно. Никто вам не страшен. Вы поняли?
Я понял. Я возвращаюсь на место.
Не помню, как закончился вечер. Было много пито. После сладкого гости стали заметно слабеть… Уходили по одному, по два. Иногда по три. Я ревниво следил, как бы кто не увел Шурика. Мы немного поговорили о Матусевиче, Австралии, Матиссе и Дега, Булате Окуджаве и Давиде Самойлове. О коболе и НИИСе, Ближнем Востоке и театре, потом коснулись Гете и Бабеля, музыки Стравинского и Куна, рисунков Штивельбана и Леонардо, и еще проблемы транспорта на Черемушках и прекрасного степного воздуха в этот час.
Гриша нас проводил. Как и в первой части этого «Романса», роптала листва, чуя близкую осень. Был уже сентябрь, и к ночи он давал себя знать. Лето закрывалось.
Последние троллейбусы покорно возвращались в депо и оставались на приколе. До утра. Ветер нес нас к остановке… И тогда Гриша сказал:
— Посмотрите, какой запах!… Пахнет неубитой степью.
— «Какой зрелый свет!» — процитировал Шурик (пропел Шурик), вглядываясь во тьму.
Над дальним аэродромом мертвым ручейком протекал последний закатный отблеск и скоро смерк… Был час ночи. Необжитые крупноблочные дома громоздились сумеречными глыбами, как вставший со дна флот. Расстояние между домами было огромным, и перебегать его было страшновато… Маленькие люди на другой планете ждали на улице Космонавтов вестей с космодрома. Шурику надоел скафандр, он сбросил шлем и закурил… Потом по дну ущелья пополз зеленый огонек. Он двигался медленно, далеко, но неумолимо… Слава богу. Это к нам. Такси подъехало.
— Значит, я жду! — крикнул Гриша, уносимый аэродинамическим ветром. — Звоните!
Шурик помахал Гиршу беретиком, и мы сели. Самолет взмыл. Отряхая росу звезд, растолкав нагретым телом листву, самолетик чиркнул брюхом по бетону — и покинул Черемушки.
Таксист был широкоплеч и молчалив. Дорогу знал отменно. Вел машину легко, элегантно. Вообще хороший был шофер. Откинувшись на сиденья, мы отдыхали. Опустив пуленепробиваемые стекла, я погрузил руку в ветер, и рука тут же окрасилась марганцевой семафорной кровью… Переезд.
На Черноморской дороге было пустынно. Мимо проносились ночные сады, глубокой ключевой сыростью были полны огороды, грозно шумела кладбищенская листва, о стекла стучали плодовые деревья. Мы миновали Красный Крест, пролетели тюрьму (нас долго догоняли синие сигнальные лампочки на столбиках проволочных заграждений). Потом дорогу занесло пылью — какой-то гигантский автобус с погашенными огнями тяжело развернулся на эстакаде и врезался в туман под мостом — увез в сторону Молдавии груз кавунов и спящих интернатских детей… И снова пустынно. Справа потянулось старое еврейское кладбище с полузабытой братской могилой поэта Фруга и Менделе Мойхер-Сфорима. И тут же пропало. Кладбище было маленьким. Заброшенным и забытым. Бурьян крепко оплел старые мраморные плиты с библейскими письменами и не пускал их.
…Самолет плавно качнул крылами, приветствуя могилы, и пошел на снижение. Мокрыми фиолетовыми огоньками под крылом елозил вокзал. Кабину заливал дождь… На щитке дружно рефлексировали авиационные приборы.
Счетчик показал рубль. Нас качнуло и занесло над Привозом. Сделав глубокий вдох над мясным корпусом, автомобиль вылетел на проспект Мира. В Александровском парке тихо лежали грифоны.
Шурик задремал. Я оглянулся. Шофер спал. Машина мягко шла вперед. Я забеспокоился, тронул плечо шофера. Машина свернула в переулок. Там было темно от кустов. Где-то тут был детсад. Непонятно. Зачем мы сюда заехали?…
— Извините, дорогой, — сказал я, — если я вас правильно понял, то где мы?
Шофер молчал. Он спал. Как убитый.
Глава 9
В повести Шлафера было тесно. Там негде было повернуться. Всюду шли разговоры… Сычитон и Авсклепий долго бранились. Им трудно было понять друг друга. Нечеловеческим усилием воли автор заставлял своих героев понимать себя. Они давно были два друга… Один держал другого на протяжении всей повести за ногу. Над пропастью. Чуть ли не во ржи. И не мог его отпустить. Хотя хотел.
— Брось меня. Отпусти мою ногу, — состязаясь с самим собой в благородстве, сказал Авсклепий, вися над бездной.
— Не брошу, — упрямо твердил Сычитон, хотя сползал.
— Если ты не бросишь, ты сползешь. И тогда все.
— Я знаю, — сказал Сычитон, — но я не брошу. (Он плакал).
— Это глупо, — сказал А.
— Пусть глупо, — сказал С. — Пусть глупо. Зато ты будешь жить.
— Брось, — вниз головой говорил Авсклепий. — Так долго жить нельзя.
— Не брошу, — плача, сказал Сычитон и думал: «Надо бросить».
— Ты напрасно себя мучаешь, — сказал А., качаясь над пропастью. — Ты все равно бросишь. Рано или поздно.
— Нет, — сказал С., не веря себе.
— Да, — сказал А. (Ему уже надоело висеть. Он хотел упасть).
— Я тебе не доставлю радости, — сказал Сычитон и сполз.
— Ты жестокий человек, — сказал Авсклепий. — Я тебя таким не знал. Брось меня. Тебе сразу станет легче.
— Ты просто так говоришь. А сам хочешь выгадать, — сказал С.
— Не щекочи меня, а то я умру от смеха, — крикнул А. — Брось немедленно!
— Ты хочешь выгадать, — размазывая слезы свободной рукой, говорил Сычитон. — Поклянись мне, что ты меня не обманешь. Что тебе от этого не будет пользы. Тогда я брошу.
— Я тебе клянусь, что мне от этого никакой не будет пользы, — сказал А. — А тебе будет.
— Я не верю… — вяло сказал С. и стал отпускать А. (а сам сползал).
— Скорее, я опоздаю в пропасть! — крикнул Авсклепий.
— Ты хочешь меня убить своим благородством. -Нет. Я не брошу.
— Тогда отпили мне ногу. Отпили, и у тебя останется моя нога. Сбегай домой за пилой. Это недалеко.
— Нет. На это уйдет время. И я окажусь плохим. Не мучай меня. Упади сам.
— Но я не могу без твоей помощи. Ты должен понять. Пусти меня.
— Никогда!! — сказал С. и чуть не уронил того вниз.
— Тогда я испорчу воздух, — нашелся измученный А.
— Ты не сделаешь этого. Ты не такой, — сказал С.
— Напрасно ты так думаешь, — весело сказал А. — Внимание: я — порчу. Ну?…
И С. не выдержал. Он выпустил из рук ногу А. И тот полетел.
— Да здравствует Володя! — кричал почему-то он и летел вниз.
— О горе мне! — сказал с ложным пафосом С. и вылез наверх. Но тут его грубо толкнули ногой в лицо, и С. поскользнулся.
— Да здравствует Володя! — проревел Голос, и, падая, С. увидел, как над пропастью наклонилось чье-то лицо. «Кто бы это мог быть?» — думал он, ударяясь о камни.
