быть пустоты, 'сверкающей белизны отсутствия мыслей', как выразился однажды учитель. А именно этим мы чаще всего и славимся.
'Ни дня без строчки, - настаивает Е. Е. - Прочитанной строчки.
Обдуманной строчки. Написанной строчки'. Ему кажется, что мы должны работать регулярно.
Оно бы и хорошо, да все как-то руки не доходят до тетради. Мы предпочитаем штурм крепости знаний, а не медленную осаду.
Вот на этом я и сыграл. Даже не ожидал, что куплю их, как младенцев. А всего-то и было сказано:
- Женьшень отберет 'Пеленки'. Как у вас, дети, с раздумьями о прочитанном?
Они как миленькие кинулись к роману 'Преступление и наказание', стали лихорадочно листать, что- то выписывать. Даже Анюта, у которой, я убежден, все заготовлено на сто лет вперед, задумчиво покусывала ручку.
- Ну и к чему вы пришли? - Евгений Евгеньевич появился неожиданно.
Наверное, он думал, что у нас спор в разгаре.
- Убивать Алену Ивановну, процентщицу, или нет?
На миг все повернулись ко мне. Боря незаметно показал два кулака размером с небольшую гитару.
Мое десятиминутное учительство кончилось. И, надеюсь, никогда в жизни не повторится. Это не для меня.
Учи их, учи, а они в благодарность тебе же на перемене еще и нос разобьют.
Про диспут я писать не буду. У нас еще на том уроке мнения разделились.
Только мы с Анютой были против того, чтобы Раскольников убивал старуху процентщицу. Некоторые колебались. А большинство считало, что так ей и надо - злой, жадной, кровопийце. Они ссылались на студента, который сказал в трактире:
'Да и что значит на общих весах жизнь этой чахоточной, глупой и злой старушонки? Не более как жизнь вши, таракана, да и того не стоит, потому что старушонка вредна. Она чужую жизнь заедает...'
Евгений Евгеньевич невозмутимо выслушивал всех, сидя на последней парте, делая пометы в своей тетради, изредка прикладывая платок к лицу...
Нашего полку постепенно прибывало, но и противная сторона, кеторую возглавил Андрей, выдвигала все новые доказательства своей правоты.
И тогда Анюта в какой уже раз подняла руку и вышла к доске. Наверное, полминуты она молчала. И мы молчали. Я уже не раз замечал, что, когда она берет слово, в классе особая тишина.
- Ну? - не выдержал кто-то.
Она отбросила волосы со лба, лицо у нее стало жалкое и глазки забегали.
Это была не Левская!
- Я процентщица, Алена Ивановна... - В классе была такая пронзительная тишина, что мы слышали каждое слово. - Вы видите мои жиденькие волосы, которые я смазываю маслом и подбираю под осколок роговой гребенки... И эту крысиную косичку тоже... Наверное, я вызываю в вас брезгливость? Да, я богатая и жадная. Может быть, гадкая... Но что вы знаете о моем прошлом? Почему я стала такой? Кто виноват, что я на старости лет осталась совсем одна с чужими драгоценностями, которые меня совсем не греют!
Об этом вы подумали? Ну, кто же из вас возьмет топор, чтобы...
Наступила жуткая пауза. Я оглянулся. Е. Е. сидел, подавшись вперед, впившись глазами в то, что происходило у доски. На лбу, на лысине выступила испарина, По-моему, в эту секунду он забыл и про мой злосчастный снежок, и про свою тетрадь, и про все на свете.
У него было счастливое лицо!
И я вдруг страшно позавидовал своему учителю. Мне так захотелось, чтобы и в моей жизни была такая минута. Черт с ней, с процентщицей (хотя все же не против нее надо было поднять топор, а против общества, которое плодит ален ивановн).
Анюта всех нас поразила.
Я знаю, почему я не люблю Достоевского и этот роман! Не хочу я вспоминать то, что было первого декабря. Пусть бы оно скорее быльем поросло. Уже и год сменился, и все изменилось. Не хочу, не хочу...
Вспышка солнечной активности у моих пионеров длилась недолго. Ну, ничего. Я им сейчас готовлю два таких протуберанца! Любочке обе идеи понравились.
Насчет Дня Советской Армии завтра надо сбегать в райком комсомола.
Какой-то гад повадился в школу - выколачивает мелочь из моих пацанят.
Федя второй день голодный - пирожок не на что купить. И запуганный: 'Только ты никому, слышишь? А то он меня...' Слышу. И знаю.
Твердо знаю - подонков надо бить!
Сбор-полет - вот что мы устроили! На доске громадными буквами написали тему: 'Города-герои'.
Парты мы сдвинули так, что класс превратился в салон самолета. Весь отряд - пассажиры. Звеньевые и их помощники - парашютисты. В хвостовой части самолета - старший советник Любочка. А в пилотской кабине - штурман Антропкина и я - командир корабля. Федя прогорнил - ив небо!
- Внимание! - командую. - Наш самолет делает круг почета над городом-героем на Волге. Назовите его имя, расскажите, что знаете о его подвиге в Великую Отечественную.
Пассажиры у нас образованные, тоже готовились.
Волгоград узнают сразу. Даю команду приготовиться парашютистам. Гаснет свет, штурман включает эпидиаскоп - виды города, цветные слайды. Репортаж ведут парашютисты...
Наш самолет летит над Новороссийском, Керчью, Севастополем, Одессой, Киевом, крепостью-героем Брестом, Минском, Ленинградом, а затем берет курс на столицу нашей Родины город-герой...
- Москва! - кричат пассажиры. - Ура-а!
Не включая свет, мы поем песни о Москве - одну, другую. На стене мелькают цветные кадры.
Самолет производит посадку в аэропорту нашего города.
И тут я совершаю ошибку, которая, наверное, будет Любочке стоить выговора. Прошу пассажиров помочь 'прогреть моторы'. Отряд включает какой-то дьявольский форсаж, стены содрогаются от рева! И в этот момент в класс заглядывает... Афанасий Андронович. Все сорок 'моторов' мгновенно глохнут.
- Мы больше не будем, - лепечет Антропкина (точно как Боря, когда нас за прически водили в 'барокамеру'). - Мы моторы прогревали...
- Моторы? - недоумевает Афанасий Андронович.
И вдруг спрашивает: - А на самых малых оборотах умеете?
В Краснодоне, у братской могилы, никто не объявлял Минуту молчания. Но мы стояли как в почетном карауле. Мы понимали, чувствовали - те ребята не слез от нас ждут. Они спрашивали: 'А вы? Вы готовы?'
Я хочу, чтоб мои пионеры об этом думали у Вечного огня. Чтоб они отвечали: 'Всегда готовы!'
Завтра праздник - День Советской Армии.
Сколько это я за ручку не брался? Шесть... Нет, восемь дней. Да, восемь.
С утра позвонил Евгений Евгеньевич: 'Привет, солдат! Выздоравливаешь? Уже встаешь? Молодец! Ждем тебя. Прости, бегу на урок... Да, вот еще что, старче.
Я все думаю о том, что произошло. У тебя не было другого выхода. У нас нет другого выхода. Есть только один способ быть большим и сильным - защищать маленьких и слабых. Ну, с наступающим! До встречи!'
Как трудно, невозможно отвязаться от того, что было. Запишу, авось отпустит.
Случилось это на другой день после сбора 'Города-герои'. Как раз была контрольная по алгебре. У меня все сошлось, уже собирался помочь Боре, но меня тут же выставили ('Чтоб не мешал!'). Только закрыл за собой дверь - мимо прошмыгнул Федя. Я его сразу узнал, хотя он и пытался спрятаться. И сразу почувствовал, что у него что-то стряслось. Он судорожно всхлипывал, дрожал: 'Там... в уборной двое... Опять деньги требуют... Что же мне, воровать?'
Если б знать, где упасть, так соломки подстелил.
Знать бы мне, как оно обернется, я бы захватил Андрея, и все было бы чин по чину. Так нет же,
