главного: он шел всегда дальше задания. Он был ненасытен в научном поиске. Я долго не понимал, почему Чарли определил Павла в мою лабораторию, задача у нас — поддерживать постоянство, а не выискивать чрезвычайности. Я попенял Чарли, что он не уловил особенностей научного духа Павла. Чарли ответил:
«Полностью уловил, поэтому и направил его к тебе.
Хочу вытравить из Павла этот самый дух чрезвычайности».
«Чарлз Гриценко в роли душителя научной инициативы — зрелище если не для богов, то для дьяволов!» — воскликнул я со смехом. Кто-кто, а уж Чарли не из тех, кто глушит научную инициативу.
«Стремление всегда совершать открытия — не научная инициатива, а научная халтура! — выдал Чарли очередной парадокс. — Настоящий ученый — изучает, халтурщик — ошеломляет. Наша задача — изучить закономерности тока времени, а не выламывать его в циркаческих трюках».
«Я раньше думал, что развитие науки идет от открытия к открытию. И что великие открытия — ступеньки подъема науки, и что гении научной мысли…»
«Гении, гении! — прервал он сердито. — Гений доходит до открытия в результате великого постижения проблемы. Он планирует для себя понимание, а не открытие. Жадное стремление Павла к необычайности неизбежно выродится в поверхностное пустозвонство.
Его так и подталкивает работать на публику, а не на науку».
Кое в чем Чарли был прав, но в одном ошибся. В Павле гнездился гений, а не халтурщик. Он вышел за грань стабилизации времени, чтобы узнать, что там, за межой, а не для того, чтобы ошеломить неожиданностью.
В моей лаборатории Павел вскоре поставив опыт на себе. Он сделал это тайно: не только Чарли, но и я не разрешил бы столь рискованных экспериментов. И опыт увенчался, блистательным успехом. Павел совершил воистину великое открытие, даже не одно, а два.
— И тогда впервые поделился с вами, чем втайне от вас занимается? — вставил реплику Рой.
— Так и было, — подтвердил я. — Павлу захотелось узнать, можно ли воздействовать трансформаторами атомного времени на биологические процессы. Еще Чарли установил, как он и докладывал вам, что в атомной области выход в прошлое имеет близкий предел — в древность не уйти. Зато выход в будущее на ограничен.
Идея Павла звучала просто. Биологические системы, в отличие от неорганики, с которой оперировал Чарли, построены иерархически. В мертвой материи изменение времени отдельных атомов мало влияет на соседние. Перебросить половину атомов куска гранита на тысячу лет вперед или тысячу лет назад — что изменится? Миллионы лет назад этот кусок гранита был гранитом, миллионы лет спустя будет гранитом. А в биологических системах изменение времени какого-нибудь центра немедленно отзовется на всем организме. Перенесите тысячу важных нейронов мозга в будущее, отодвиньте их в прошлое — весь организм испытает потрясение. Центр управления организмом, переброшенный искусственно в будущее, властно потянет в будущее всю биологическую систему — процессы убыстрятся, организм как бы заторопится жить, зато и постарение наступит скорей. А затормозив ток времени, мы замедлим процессы — законсервируем организм в его «сейчас», он будет пребывать все тем же, хотя вокруг все будет идти вперед, в свое будущее.
— Что-то похожее я читал в старинных книгах по фантастике, — сказал Рой. — Не вижу пока открытий Павла Ковальского. Вы говорили даже о двух.
— Да, я говорил о двух открытиях. Первое состояло в том, что ток обратного времени в биологических системах возбуждается легче, чем в неорганических. Не остановка времени, а реальный уход в прошлое, до полного обращения в ничто. Иначе говоря, омоложение до уничтожения. Ибо развитие организма всегда ограничено двумя близкими пределами времени — моментом рождения и моментом смерти, он может балансировать только между этими двумя межами. И нормальное движение в узких границах жизни — процесс автоматический. Все, что рождается, должно умереть. Можно замедлить поступательный ход к концу, но нельзя его отвергнуть.
Все это пока укладывалось в хронобиологические уравнения Чарли. И вот Павел установил, что обратный ход, то есть омоложение, из искусственно возбужденного процесса также неминуемо превращается в автоматический.
Уход назад, в прошлое, становится столь же естественным, как движение вперед, в будущее. Вечное пребывание в «сейчас» неосуществимо. Время, даже замедленное, не стоит, а идет — либо вперед, к естественному концу, либо назад, к началу, которое в этом случае станет концом. Таково было первое великое открытие Павла.
— Иначе говоря, никакой старик, если его жизнь обернуть вспять, на стадии юности не задержится, — комментировал мое сообщение Рой. — Открытие довольно грустное. Хотя забавно было бы поглядеть со стороны, как старец растет — можно применить такой термин? — в молодого мужчину, потом в юношу, потом в отрока и младенца… Что будет дальше? В конце, который был когда-то началом?
— Просто погибнет на каком-то этапе. В зародыш не превратится, — ведь он один совершает обратное развитие, матери ему не возвратят. Повторяю, открытие Павла состояло в том, что любой процесс омоложения непременно выродится в автоматический, независимо от того, как вы его возбудили.
— Понятно. Слушаю второе открытие Павла Ковальского.
— Второе открытие, — говорил я, — состояло в том, что Павел нашел единственную и поистине удивительную возможность стабилизировать обратный ход организма.
Надо лишь подстраховать один организм другим организмом. Если два организма связать взаимодействующим психополем, то получится нечто вроде диполя. И тогда один организм своим противоположным ходом времени будет тормозить ход времени у партнера. Психополе сыграет роль амортизатора. И чем сильней будет душевное родство, тем безопасней станут любые хроноэксперименты.
Дойдя в своих изысканиях до этого вывода, Павел поделился ими со мной. Я поначалу ужаснулся Переносить куда менее опасные опыты с трансформацией атомного времени минералов на хрупкое, недолговечное время биологического существования было более чем рискованно. На меня давили расчеты хронотеорий Чарли, я и подумать не смел усомниться в них. В такой форме я и высказал свое отношение. Павел в ответ предложил мне составить с ним психодиполь. Да, конечно, никто не даст разрешения на хроноэксперименты с организмами, соглашался он. Но почему нам самим не выдать себе такое разрешение? Ведь мы никого не привлекаем к опасному сотрудничеству. Каждый имеет право делать с собой что вздумается — жить, влюбляться, ненавидеть, тосковать, ликовать. Кто посмеет крикнуть самоубийце: «У тебя нет формального права лезть в петлю!» Кто объявит юноше: «Мы официально запрещаем тебе влюбляться!» Кто придерется: «Ты любишь стихи, а есть ли у тебя обоснование на любовь к стихам?» Человек одарен свободой воли, свобода воли дает право делать с собой все, что не ущемляет прав других людей. Этого единственного ограничения — не ущемлять других людей — мы не нарушаем. Стало быть, наш поиск правомочен. Мы свободны в любом обращении с собой. Права на эти эксперименты мы ни у кого не должны выпрашивать. И никого не обязаны о них информировать.
Так он уговаривал меня, и я стал поддаваться. Проблема была захватывающе интересной. Но я не мог пойти к Чарли за разрешением на новый поиск — он не только запретил бы, но и немедленно убрал от меня Павла, чтобы оборвать в зародыше этот соблазн.
И мы с Павлом составили первый психодиполь, — продолжал я. — Крепость общего психополя была невелика, но мы и не отваживались на глубокие колебания времени. Вскоре мы установили — это было уже нашим общим открытием, — что колебания нашего физиологического времени несколько запаздывают по сравнению с общим временем на Урании. Оттого что наше биологическое время колебалось то вперед, то назад, оно замедлилось в общем поступательном движении вперед. Мы то микромолодели, то микростарели, а в результате медленней старели, чем другие жители Урании. Павел ликовал.
«Не омоложение, конечно, омоложение может выйти из-под контроля и превратиться в губительней автоматизм, — утверждал он, — но замедление старения — несомненно. Продление человеческого века — вот что дает нам психодиполь. Скоро, скоро объявим миру о нашем успехе, вытребуем официальное разрешение на особую лабораторию. Название для нее, — сказал он, — я придумал: «Лаборатория продления жизни путем дипольного регулирования физиологического времени». Ты скажешь — длинно? Зато точно!»
