развязаны руки в области внешней политики и отношений с СССР.
Надо сказать, что тон высказываний Р.Кеннеди на этот раз был необычно примирительный, даже когда речь шла о спорных вопросах. По всему было видно, что президент, особенно в условиях разворачивающейся предвыборной кампании, хотел бы иметь возможность продолжения с нами делового диалога, чтобы, образно говоря, держать свою руку на пульсе отношений с СССР, учитывать этот важный фактор для хода предвыборной борьбы в США.
Показательно было и то, что впервые, после кубинского кризиса президент — через своего брата — так определенно высказывался в пользу целесообразности советско-американской встречи на высшем уровне и о своей поездке в СССР. И все это было всего за неделю до его убийства в Далласе (штат Техас).
4. ТРАГИЧЕСКИЙ КОНЕЦ ПРЕЗИДЕНТСТВА КЕННЕДИ
22 ноября мне запомнилось на всю жизнь. Утром я пошел к зубному врачу. Когда я сидел в кресле, в соседней комнате по радио, передававшему до этого музыку, вдруг услышал возбужденные голоса, причем часто упоминалось имя Кеннеди, но мне трудно было разобрать суть. Я попросил врача усилить громкость радиоприемника. Он вышел, но быстро вернулся и сказал, впрочем, довольно спокойно, что убили президента.
Разумеется, мне было уже не до пломбирования зуба. Я был буквально оглушен известием об убийстве президента. Решил немедленно вернуться в посольство. К моему большому удивлению, врач, заметив скороговоркой, что, конечно, плохо, что убили президента, тут же добавил, что сам он не принадлежал к его сторонникам, ибо Кеннеди чересчур много занимался правами негров, и что он их „сильно распустил', способствуя негритянским беспорядкам в стране. За это он осуждает Кеннеди и надеется, что новый президент не будет слишком „играть в демократию'.
По возвращении в посольство я сразу же послал срочную телеграмму в Москву об убийстве президента Кеннеди.
События развивались стремительно. Арест в тот же день в Далласе американского гражданина Харви Ли Освальда, председателя местного отделения „Комитета за справедливую политику в отношении Кубы', побывавшего некоторое время назад в СССР, да к тому же женатого на русской, послужил поводом для очередного всплеска в США антикоммунистической и антикубинской истерии. Затрагивался и СССР. Раск обсуждал с новым президентом Джонсоном возможные международные аспекты последних событий. Госсекретарь был встревожен и озабочен. Кое-кто начал поговаривать о возможном новом кризисе в советско-американских отношениях.
Ситуация стала приобретать тревожный характер, поскольку возникал вопрос о советской вовлеченности в события, связанные с убийством Кеннеди. У всех еще была свежа память о кубинском кризисе. Антисоветские настроения могли снова вспыхнуть с новой силой. Потенциально речь могла пойти о новом серьезнейшем конфликте.
Все эти тревожные мысли не давали мне покоя. Конечно, я был уверен, что мы не были замешаны в этой драме. Однако у меня возникали серьезные опасения по поводу того, что наши спецслужбы могли иметь какие-то свои связи с Освальдом.
Такая связь в сложившейся обстановке могла бы стать мощным детонатором, который взорвал бы наши отношения с США. Я сразу же вызвал руководителя спецслужбы при посольстве. Он заверил, что у них нет никаких связей с Освальдом и что я могу твердо исходить из этого при контактах с американскими властями. Уже в Москве мне рассказали, что, когда Освальд приехал в СССР и стал жить в Минске, к нему сперва был проявлен определенный интерес со стороны органов безопасности. Однако затем он был оставлен в покое — ввиду его „серости и вздорности'. Он плохо работал на радиозаводе, хотя и объявил себя специалистом в этой области. Охотно ходил в стрелковый клуб при заводе, но во всех соревнованиях занимал неизменно последние места. Много скандалил. Поэтому с ним охотно расстались и, когда он вернулся в США, с ним больше связей не поддерживали.
Я срочно информировал Москву о развивающихся событиях, отметив, что. появился неожиданный „советский элемент' в драматических сообщениях об убийстве Кеннеди. Сообщил также, что проверкой по консульскому отделу нашего посольства установлено, что действительно Освальд в течение нескольких лет жил в Минске, где женился на Марине Прусаковой. В июле 1962 года они возвратились в США. В марте 1963 года его жена с дочерью ходатайствовала о возвращении в СССР. Сам он тоже собирался ехать. Им отказали. В консульском отделе есть переписка с Освальдом и его женой по всем этим вопросам. Ничего предосудительного в ней не было. Я предложил нашему правительству передать ее американцам.
Вскоре я получил ответ из Москвы, одобряющий мое предложение передать Раску фотокопии всей переписки нашего посольства с Освальдом. Это и было немедленно исполнено. Раск, с которым я встретился, тут же заявил, что высоко ценит инициативу советской стороны в этом деле. Он спросил, можно ли ознакомить с этой перепиской только что созданную специальную комиссию во главе с председателем Верховного суда Уорреном для расследования убийства Кеннеди. Ответил, что оставляю это целиком на его усмотрение.
Госсекретарь явно не был готов к такому нашему необычному шагу с передачей переписки и в то же время не скрывал, что доволен подобным развитием событий.
Госдепартамент вскоре выступил с кратким заявлением о том, что Россия, Куба или какая-либо другая страна, насколько известно госдепартаменту, не были замешаны в убийстве президента. Сэлинджер сказал мне, что заявление было санкционировано Раском, который опасается международных осложнений. Новый президент Джонсон пока не давал каких-либо указаний. Сейчас в столице полная неразбериха.
Нашим посольством было получено несколько угрожающих писем.
Томпсон посоветовал, чтобы Микоян, прибывший на похороны Кеннеди, по соображениям безопасности, не задерживался в Вашингтоне после участия в траурной церемонии. Он приветствовал посещение Хрущевым американского посольства в Москве и выражение им соболезнований. Это было хорошо воспринято в США.
Вечером в Белом доме был устроен траурный прием. Хорошо знакомый мраморный зал, место праздничных и официальных церемоний, на этот раз был тих и печален. Иностранные делегации по очереди проходили мимо стоявшей в зале супруги покойного президента и выражали свое соболезнование. Она, как правило, молча, кивком головы выражала свою благодарность. Но, когда подошли мы с Микояном и передали глубокие соболезнования от Хрущева и его супруги, Жаклин Кеннеди со слезами на глазах сказала: „Утром в тот день, когда убили моего мужа, он неожиданно сказал мне в гостинице до завтрака, что надо сделать все, чтобы наладить добрые отношения с Россией. Я не знаю, чем были вызваны эти слова именно в тот момент, но они прозвучали как результат какого-то глубокого раздумья. Я уверена, что премьер Хрущев и мой муж могли бы достичь успеха в поисках мира, а они к этому действительно стремились. Теперь оба правительства должны продолжить это дело и довести его до конца'.
Микоян был заметно растроган.
На следующий день Томпсон передал мне конверт, в котором было трогательное личное письмо Жаклин Кеннеди Хрущеву. Письмо было написано от руки.
„…В одну из последних ночей, которую я проведу в Белом доме, в одном из последних писем, которые я напишу на этих бланках Белого дома, мне хотелось бы написать Вам это послание. Я посылаю его только потому, что я знаю, как сильно мой муж заботился о мире и какое центральное место в этой заботе занимали в его мыслях отношения между Вами и им. Он не раз цитировал в своих речах Ваши слова: „В будущей войне оставшиеся в живых будут завидовать мертвым'.
Вы и он были противниками, но вы были также союзниками в решимости не допустить, чтобы мир был взорван. Вы уважали друг друга и вы могли иметь дело друг с другом. Я знаю, что президент Джонсон приложит все усилия, чтобы установить с Вами такие же отношения. Я знаю, что президент Джонсон будет продолжать политику, в которую мой муж столь горячо верил — политику контроля и сдержанности, — и он будет нуждаться в Вашей помощи.
