И невесело усмехнулась, подумав, что говорит с человеком, жившим на много столетий раньше ее. Действительно говорит. Первое слово сказала Лукреция Борджиа.
Найдется ли у Кьяры Лиони, чем ей ответить?
Глава 8
1500 ГОД
Город Урбино тонул в перламутрово-розовом зареве. Чезаре зевнул, хрустнув челюстью, и, решив не дочитывать, бросил свиток на стол. Свиток тотчас свернулся трубочкой и скатился на пол, куда за ним с лаем кинулся борзой щенок, перед тем крутившийся у ног хозяина и поскуливавший от скуки. Надо было кликнуть пажа, чтобы занялся им, но только эта щенячья возня и мешала Чезаре уснуть за столом, в первых рассветных лучах.
— Не могу больше, — пожаловался он щенку, уже начавшему увлеченно драть крепкими молодыми зубами послание Вито Вителли. Щенок ответил утробным рычанием, беспечно пожирая свиток, который Чезаре, по правде, и так собирался бросить в камин. Этот Вителли имел дерзость указывать ему, папскому гонфалоньеру, что ему следует делать и чего не следует. Глупо, писал он — да, именно так и писал! — невероятно глупо уходить из Ареццо, когда перевес на их стороне, и город вот-вот готов был сдаться. Этого наглого старика не волновало, что Чезаре срочно понадобились все силы под Болоньей, чтобы заставить тамошнего владетеля, Джованни Бентивольо, сдать город. Болонья — стратегический пункт в походе по Романье, намного более важный, чем какой-то жалкий Ареццо. Но Вителли бесился, что его, со всей его величественной артиллерией, вынудили позорно отступить, пока жители Ареццо свистели и улюлюкали ему вслед с городских стен. Ничего, туда они еще вернутся. Вителли жаждет реванша и получит его, но в свой срок. И когда этот срок наступит — решать Чезаре, герцогу Валентино, папскому гонфалоньеру. А не славному, но чересчур зарвавшемуся капитану Вителли.
Все это Чезаре мог и хотел объяснить ему в ответном письме. Но он проработал всю ночь, разбирая доклады своих командиров, жалобы жителей Урбино, дрязги среди солдат, и сейчас хотел спать, только спать и больше ничего. В последнее время он часто ловил себя на том, что ему становится трудно сосредоточиться. Быстрые решения на поле боя он принимал, как и прежде, молниеносно, но длительные периоды умственного труда стали ему не по плечу. Черная пелена, прежде окутывавшая его голову всякий раз, когда он использовал силу быка, теперь была с ним всегда, даже если бык лежал в тайнике. Конечно, это пелена была не столь плотной, порой она почти рассеивалась, но никогда уже не спадала совсем. Порой Чезаре чувствовал что-то похожее на страх, снова и снова вспоминая настойчивые просьбы Лукреции. «Интересно, а что делает с ней ласточка? И что паук делает с отцом?» — подумал Чезаре. Надо будет спросить их об этом при случае. Надо будет…
Щенок заурчал, сплевывая последние клочки свитка, и довольно облизнул длинную морду розовым языком. Чезаре поманил его и почесал за ухом, выбирая из оскаленной пасти мокрую бумагу. Пошло все к дьяволу, не будет он сейчас отвечать Вителли. Вечером. Или завтра. А теперь спать…
Стук в дверь прозвучал отрывисто и сухо — так стучал только один Мичелотто. Значит, что-то стряслось. Чезаре, нахмурившись, поднял голову, глядя в непроницаемое лицо слуги, возникшего на пороге.
— Там женщина, — как всегда лаконично сообщил Мичелотто. — Просит, чтобы вы ее приняли.
Чезаре на миг задумался. Женщина. Когда же в последний раз у него была женщина? Походные условия и затяжная война, столь много сулящая в этом отношении простой солдатне, к командирам бывает довольно сурова. В последний раз он обнимал женщину… неужели в Форли? Да. Чезаре нахмурился. Мысль о Лукреции мелькнула и погасла, как падающая звезда на рассвете.
— Скажи, чтобы убиралась, — ответил он, видя, что Мичелотто в самом деле ожидает ответа. — А тебя мне что, высечь прикажешь за то, что такой чепухой меня беспокоишь?
— Она сказала, — проговорил Мичелотто очень спокойно, — что если вы не пожелаете ее видеть, я должен передать вам следующее: она знает, что вы не убивали вашего брата.
Чезаре, уже отвернувшийся было, вздрогнул. Мичелотто стойко выдержал его взгляд, что делало ему немалую честь. Это было негласным, неписанным законом: никто никогда не заговаривал с Чезаре Борджиа о смерти его брата Хуана. Последствия могли быть непредсказуемыми.
— Пусть она войдет, — сказал Чезаре минуту спустя. — И забери собаку.
Женщина, должно быть, ждала за порогом, потому что вошла тотчас, как только Мичелотто, ведя борзую за ошейник, вышел. Чезаре откинулся на спинку кресла и сощурился, разглядывая ту, кто появилась перед ним, молчаливо и внезапно, как призрак. Она была одета довольно бедно, простой серый плащ, какой носят пилигримы, укутывал ее почти до пят, капюшон скрывал лицо и волосы. Когда она откинула его, Чезаре кольнуло смутным чувством узнавания, промелькнувшего совсем рядом — вроде бы вот-вот, а не ухватишься. Он не сомневался, что никогда не видел прежде этого лица — оно было слишком странным, каким-то нездешним. Иностранка? Вполне может быть. Хотя черты казались вполне типичными для итальянки. Темные глаза, смуглая кожа, крупный рот с маленьким круглым шрамом под нижней губой. Но то, что показалось Чезаре знакомым, было не в лице. В чем же тогда?
— Говоришь, я не убивал Хуана, — без приветствия сказал Чезаре и усмехнулся. Его улыбка, кривящая маску, белеющие в ротовой прорези зубы обычно оказывали сильное впечатление на людей, видящих его впервые. Но эта женщина даже не шелохнулась.
— Да, — сказала она. — Это так. Его убил Джулиано делла Ровере.
Говорила она тоже странно, не то чтобы с акцентом, но как будто коверкая слова. Чезаре никогда раньше не слышал подобного говора.
— И откуда же такая уверенность? Вся Италия считает иначе.
— Я не вся Италия. И я знаю правду.
— Вот как. Что же еще ты знаешь?
— Что в ближайшие дни в Маджони соберутся люди, ненавидящие вас, чтобы решить, как бы поскорей предать вас смерти.
Чезаре смотрел на женщину с нарастающим любопытством. Он пытался уловить в ней признаки волнения, может быть, дрожь в голосе. Но женщина была совершенно спокойна, и это еще больше добавляло ей странности.
— Вот как, — повторил он. — Ты можешь назвать имена?
— Джованни Бентивольо. Гвидо Фелтра. Джофре Гандина. Паоло и Франко Орсини. Вито Вителли.
— Вито Вителли! — забывшись, удивленно воскликнул Чезаре. — Что за вздор? Ладно еще, Бентивольо и Фелтра, которых я выгнал из их городов. Ладно — Орсини, они хоть и служат мне, но вся их семейка ненавидит меня и отца, это я и так знаю. Ладно Гандина… Но Вито Вителли? Да я ведь только что получил от него письмо, где…
Он осекся, осознав, что и так наговорил лишнего. С чего он, в конце концов, взял, что можно верить этой оборванке, врывающейся к нему, как в придорожный трактир?
— Вы приказали Вителли уйти из Ареццо, — сказала женщина. — Бентивольо выбрал этот момент, чтобы использовать его злость и обиду и переманить на свою сторону. И не его одного. Оливер да Фермо тоже с ними. Вы справедливы с вашими солдатами, но не всегда внимательны к вашим командирам, герцог.
Чезаре задумчиво потер шею. Смысл в сказанном определенно был. Оливер да Фермо затаил на него зло еще с Форли, где Чезаре отправил его на встречу с безумной графиней Сфорца, готовый без особых сожалений им пожертвовать. Этого оказалось достаточно, чтобы Фермо радостно примкнул к заговору, едва тот начал теплиться. Бентивольо… Орсини… Гандина… Да, все сходилось.
— Кто ты? — спросил он.
— Можете звать меня Кассандрой, мессир.
Чезаре засмеялся, качнул головой.
— Кассандра, значит. Пришла и пророчишь беду. А не боишься?
