— Бояться здесь нужно не мне, мессир.
Улыбка сбежала с его лица. Наглая девка. Впрочем, ничто не мешает ему позже отдать ее палачу.
— Так ты пророчица? — спросил Чезаре с плохо скрываемым любопытством. Он был падок на всякого рода гадания и предсказания, и об этом слишком хорошо знали его враги.
— Если вам угодно, называйте так. Хотя это не вполне соответствует истине. Я не знаю будущего, я знаю только то, что уже произошло.
— Ты же сказала, что банда Бентивольо соберется на совет в Маджони только через несколько дней?
— Да.
— Но это ведь будущее?
— Для меня — нет.
Чезаре моргнул. Он хотел сказать что-то, спросить, а может, позвать стоящего за дверью Мичелотто, чтобы развязал этой интриганке язык — но женщина вдруг оказалась рядом с ним. Не прикоснулась, только наклонилась к самому его уху — Чезаре внутренне напрягся, готовясь отразить выпад отравленного кинжала, но женщина лишь прошептала еле слышно, так, что ее дыхание шевельнуло волосы у него над виском:
— Я знаю про быка, Чезаре Борджиа. И про ласточку.
Он выругался и схватил ее за руку. Кассандра — если это правда было ее имя — не попыталась высвободиться, только взглянула в его спрятанное под маской лицо.
— Вам не нужно верить мне, герцог. Просто позаботьтесь о своей безопасности и на всякий случай отстраните от командования людей, имена которых я назвала. Не обязательно убивать их.
— Как будто бы я могу, — со злостью сказал Чезаре. — Раз ты такая умная, то должна понимать, что отец сам меня убьет, если я хоть пальцем трону Паоло и Франко Орсини. Их отец — кардинал, за ним стоит целая партия, и если он решит мстить за сыновей…
— Начнется гражданская война.
— Что?
Что-то мелькнуло в ее лице. Страх? Нет — растерянность, досада, мимолетный испуг, как будто она выдала себя. Как это она сейчас сказала — гражданская война? Странные слова. Чезаре не слышал их прежде, но, кажется, смутно понял значение.
— Начнутся междоусобицы, — проговорила женщина. — Бойня в самом сердце Рима. Это помешает вашему победному шествию по землям Романьи.
Чезаре кивнул — именно так и произошло бы. Только все-таки кто она и почему печется о том, чтобы его поход стал успешным?
— Кто тебя послал?
— Я не могу сказать.
— На дыбе скажешь.
Он нарочно сказал это так, чтобы в голосе не звучало угрозы, напротив, припустил в тон нотки доброжелательности. Это всегда действовало безотказно. Но эта женщина, эта Кассандра, только улыбнулась уголками губ и покачала головой.
— Не стоит спешить, ваша светлость. Тем более что я никуда не уйду. Я останусь с вами до тех пор, пока вы не удостоверитесь в правдивости моих слов. Можете заключить меня под стражу.
«Непременно, — подумал он. — Только не под стражу, а под личный надзор Мичелотто. И если ты сбежишь… но нет. Ты не сбежишь».
— Когда вы поверите мне, — сказала Кассандра, — тогда я расскажу вам, откуда пришла.
Кардинал Антонио Орсини был стар. Разумеется, слишком старых понтификов не бывает и, в конце концов, плох тот кардинал, который не хочет стать Папой. Но годы, большая часть которых прошла в бурных возлияниях, чревоугодии и потакании всем прочим смертным грехам, не прошли для Антонио Орсини даром. Огонь его честолюбия угас вместе с огнем чресл, взамен же воссиял ровный и кроткий свет мудрости. Раскаявшись в безнравственном образе жизни, кардинал Орсини удалил от двора свой гарем, продал почти все предметы роскошной обстановки и прогнал большую часть слуг, прихлебателей и бестолковой родни, от которых было много шума и никакой пользы. Это поселило мир в его уставшем сердце, разгладило морщины на его низком лбу. И только одна-единственная забота продолжала смущать обретенный на закате лет душевный покой. Имя этой заботе — Борджиа.
Дело в том, что Антонио Орсини ненавидел Борджиа. Само по себе это обстоятельство не вызывало никакого недоумения. Все ненавидели Борджиа — Колонна, Бентивольо, делла Ровере, Спарнезе, Сфорца. Знаменитый флорентийский проповедник Савонарола не уставал обличать пороки Папы Александра и его дьявольской семейки с кафедры, сотрясая стены собора святой Терезы раскатами громоподобного голоса из своей луженой глотки. Римский люд давно заключал между собой пари, долго ли он еще протянет, этот Савонарола — и заодно делал ставки, кто станет новым мужем Лукреции и как скоро Чезаре удастся окончательно подмять под себя города Романьи. Последнее обстоятельство тревожило кардинала Орсини сильнее всего. Он знал Родриго Борджиа много лет, еще с тех пор, как этот испанский оборванец заявился в Рим и с истинно кастильской наглостью принялся отираться при папском дворе, пока не пролез, одному Богу ведомо, как, на должность вице-канцлера. Он пережил трех пап, в основном благодаря ловкой лести, осторожности в интригах и умении соблазнять правильных женщин. Ваноцца деи Каттанеи долгие годы оставалась его полуофициальной любовницей, даже когда он стал кардиналом, но ни для кого не были секретом бурные романы Родриго с женщинами, что согревали постель Папы либо наиболее вероятного претендента на это место. Он все обо всех знал, этот Родриго Борджиа, всегда оказывался в нужном месте и вовремя, и при этом был так изворотлив, что ни разу не попадался с поличным. Он опутал сетью весь Рим, а теперь руками своего сына намерился накинуть ее и на всю Италию — и похоже, что никто, решительно никто не мог ему помешать. И глядя на это, Антонио Орсини завидовал Родриго Борджиа лютой, черной завистью, сила которой не уменьшилась даже тогда, когда утихли и отгорели все прочие чувства и страсти.
Он до сих пор не мог простить себе, что на конклаве по выбору Папы поддался на уговоры Бенедикто Кантоны и в последнем туре голосования отдал свой голос за Борджиа. Кантона уверял, что это лишь стратегический ход с целью ослабить позиции делла Ровере, в предыдущем туре набравшим слишком много голосов. Лишь позже Орсини понял, что Кантона был подослан чертовым хитрецом Борджиа — и не только к нему, но и к другим, тем, кто при ином положении вещей ни за что не отдал бы свой голос испанскому выскочке. Если бы они только знали, что этот тур выборов будет не промежуточным, а самым что ни на есть окончательным. Когда огласили результат — Родриго Борджиа избран Папой единогласным решением конклава! — Оттавио Колонну хватил удар, и из зала его вынесли на носилках. Кантона получил щедрую награду за свою подлость, и год спустя, заказывая у одного очень известного и знающего колдуна несколько восковых фигурок для наведения порчи, кардинал Орсини не забыл прибавить к именам Борджиа и имя этого предателя… а ведь когда-то они были почти друзьями…
Порча, однако, не сработала. То ли колдун оказался не таким уж и знающим, то ли Борджиа в самом деле заключили сделку с дьяволом, а потому их не получалось уничтожить руками слуг сатаны. В последнее Орсини не верил — как и большинство князей святой римской церкви, он не отличался истовой религиозностью и ногами твердо стоял на земле. Он бы с радостью подослал к любому из Борджиа убийц, имеющих дело с кинжалом и удавкой, а не с сомнительной магией. Но убийцы — народ еще менее надежный, чем колдуны. В объятиях палача у них редко хватает мужества откусить себе язык и унести в могилу тайну заказчика — что наверняка сделает колдун, прекрасно понимающий, какие муки ждут его на костре.
Нет, с наемниками Орсини связываться не хотел. Будь среди его многочисленной родни хоть сколько-нибудь толковые ребята, он поручил бы такое деликатное дело кому-то из них. Конечно, коллегия назначила бы разбирательство, все же убийство Папы — не шутка, но Орсини не сомневался, что расследование стало бы фикцией, и коллегия, а с ней и вся итальянская аристократия, осудили бы убийцу только на словах, а потом пошли и заказали бы благодарственный молебен за избавление Рима от тирана.
