– Хватит, Еж из Сжигателей Мостов, – прервала его Эмрот. В голосе ее появилась тень эмоций. – Я не дура. Я понимаю твою игру. Но мои воспоминания – не для тебя.
Еж пожал плечами: – Думаю, и не для тебя самой. Ты отдала память ради войны с Джагутами. Они были такие злые, такие опасные, и вы сделали себя их главными жертвами. Какое-то «мщение наоборот» выходит. Вы вроде бы сделали всю работу за них. Но соль шутки вот в чем: они не были такими уж злыми или опасными. Разве что горстка, поверженная гневом сородичей раньше, чем показались ваши армии. Они могли сами разбираться со своими проблемами. Они убежали от вас за ледники, а вы что сделали? Сделали сердца свои более холодными, более мертвыми, чем любые ледники. Видит Худ, какая ирония…
– Я не связана Обетом, – прохрипела Эмрот. – Мои воспоминания остались при мне. Именно они и сломали меня.
– Сломали?
Она снова дернула плечами: – Еж из Сжигателей Мостов, в отличие от тебя, я помню любовь.
После этих слов они долго молчали. Свистел ветер, холодный и сухой. Под ногами хрустели островки снега, мхи и лишайники. На горизонте вырисовалась свинцово – серая гряда холмов – или, скорее, линия разрушенных зданий? Небо над головами было молочно – белым. Еж махнул рукой на север: – Так что там, Эмрот?
Размозженная голова качнулась: – Омтозе Феллак.
– Неужели? Но…
– Мы должны пройти его.
– О. И что за ним?
Т’лан Имасса остановилась, устремив на Ежа взгляд иссохших, поглощенных тенями глаз: – Я не уверена. Но сейчас я надеюсь, что там… дом.
Храм на низком холме. Вокруг пустая земля. Циклопические стены выглядят поврежденными, вдавленными внутрь, словно по ним молотили гигантские каменные кулаки. Десятки тысяч кулаков. Кривые трещины пронизывают темно-серый гранит от фундаментов до замкового камня некогда потрясавшего величием входа. По сторонам широких, просевших ныне ступеней лежат обломки упавших с пьедесталов статуй.
Удинаас не знал, где оказался. Еще один сон – или то, что началось как сон, обреченный, как и прежние видения, соскальзывать в нечто гораздо худшее.
Так что он ждал, трепеща – ноги подкашивались, немели – новая вариация вечного образа бессилия. Грубый символ множества его пороков. В прошлый раз, вспоминал беглый раб, он извивался на земле безногой змеей с переломанной спиной. Похоже, даже его подсознание лишено тонкости. Какое горькое допущение…
Конечно, если видения не посылает ему кто-то иной или что-то иное.
Сейчас на склонах холма появились трупы. Десятки, потом сотни.
Тонкая бледная кожа, как скорлупа черепашьих яиц; красноватые глаза на вытянутых, словно резцом высеченных из камня лицах; слишком много суставов на длинных конечностях, отчего позы смерти выглядят вычурными, бредовыми.
В темноте за входом какое-то смутное движение… Тело вышедшего из храма не походит на тела мертвецов. Оно принадлежит смертному, человеку.
Забрызганный кровью с ног до головы мужчина шатнулся, двинулся вперед. На первой ступени вниз огляделся, поводя дикими, полными ярости очами. Затем закинул голову и закричал в бесцветное небо.
Без слов. Просто гнев.
Удинаас отпрянул, пытаясь убежать.
Человек заметил его. Поднялась обагренная рука, поманила. Словно схваченный за горло, Удинаас приблизился к мужчине, перешагнул россыпь трупов. – Нет, – пробормотал он. – Не я. Выбери кого-то иного. Не меня.
– Ты можешь ощутить горе, смертный?
– Нет. Не меня!
– Это твое горе. Ты последний оставшийся. Неужели их смерть была напрасной, была лишена смысла?
Удинаас упал, попытался удержаться на земле – но грунт проваливался под руками. На песке оставались полосы, когда его тащило к храму. – Найди другого! – снова закричал он, пролетая прямо в зияющую пасть входа. Голос эхом отозвался внутри – пойман, украден, превращен в нечто вовсе не похожее на его голос, в голос самого храма – траурный вопль умирания, отчаянного вызова. Храм выкрикивает свою алчбу.
Потом что-то сотрясло небо. Молния без блеска, гром без звука – прибытие, от которого мир задрожал.
Весь храм завалился набок, облака пыли вырвались между сложенных без раствора глыб. Еще миг – и падение…
– Нет! – заревел стоящий на верхней ступени, шатаясь, пытаясь сохранить равновесие. – Он мой! Т’орруд Сегул! Посмотри на мертвых – их нужно спасти, избавить. Они должны…
Сзади Удинааса прозвенел другой голос, высокий, далекий – словно слово самого неба. – Нет, Странник. Эти мертвецы – Форкрул Ассейлы. Убитые твоей рукой. Это твоих рук дело. Всё это.
Большая тень пронеслась над головой Удинааса. Развернулась.
Ветер напирал, рвал темные волосы на головах трупов, возносил клочья ветхих одежд; затем его напор мгновенно усилился – что-то спускалось сверху – и дракон появился между Странником и Удинаасом. Длинные лапы распрямились, когти вонзились в хладные тела, сокрушая кости. Громадная тварь уселась на склон холма. Повернулась жилистая шея, неуклюжая голова придвинулась к Удинаасу. Глаза сверкнули белым огнем.
Голос твари заполнил его череп. – Ты знаешь меня?
Серебряное пламя выплескивалось между золотых чешуй, излучая невыносимый жар – тела Форкрул Ассейлов чернели, кожа трескалась, сходила стружками. Потек жир, потрескивая, взрываясь, обнажая связки и суставы.
Удинаас кивнул: – Менандора. Дочь Зари. Насильница.
Громкий булькающий смех. Голова развернулась к Страннику. – Этот мой. Я заявила права на него уже давно.
– Заявляй что хочешь, Менандора. Прежде чем мы закончим здесь, ты отдашь его мне. По доброй воле.
– Неужели?
– И… за плату.
– Какую?
– Новости о сестрах.
Она снова засмеялась: – Ты думаешь, я еще не знаю?
– Но я предлагаю не только новости. – Бог воздел руки. – Я могу гарантировать, что они устранены с твоего пути. Простой… толчок.
Драконица снова смотрела на Удинааса. – За этого?
– Да.
