Буря Жнеца

– Отлично. Можешь забирать. Но не наше дитя.

На этот раз засмеялся Странник: – Когда ты в последний раз навещала… дитя, Менандора?

– Что ты имеешь в виду?

– Только то, что он растет быстро. Его разум принадлежит ему, а не тебе. Я предупредил тебя, Менандора, и за это не потребую платы. Знаешь ли, Старшие Боги иногда бывают милосердны.

Она фыркнула – порыв дикой силы. – Я уже слышала. Отличная пропаганда. Прикорм для твоих жалких, вечно голодных поклонников. Этот человек, отец моего ребенка – он не послужит тебе. Т’орруд Сегул? Он лишен веры. Его сочувствие подобно дырокрысе в логове львов – мечется так быстро, что не уследишь, вечно в миге от гибели. Он наловчился играть, Странник. Тебе не поймать его, не призвать его, не привязать к своим нуждам. – Она снова зашлась грубым смехом. – Я взяла от него больше, чем ты можешь заподозрить.

«Похоже, ты и страх взяла, сучка». – Менандора, думаешь, будто можешь отдать меня?

Глаза сверкнули и весельем, и презрением одновременно: – Говори, Удинаас. Дай нам услышать твои наглые притязания.

– Вы оба думаете, будто призвали меня. Ради дурацкого перетягивания. Но, по правде говоря, это я вас призвал.

– Безумец…

– Может быть, Менандора. Но это мой сон. Не твой. Мой.

– Дурак, – выплюнула она. – Ну-ка, попробуй нас изгнать…

Удинаас открыл глаза, уставился в холодное, высокой небо полуночи. Позволив себе улыбку. «Мой сон, ваш кошмар». Он поплотнее натянул шкуры, пощупал ноги – не сломаны ли. Колени распухшие – нормально, ведь они карабкались по льдам и камням – но теплые, живые. – Все хорошо, – шепнул он.

– Точно, – сказала Чашка.

Удинаас рывком обернулся. Девочка скорчилась рядом. – Почему ты проснулась? – спросил он.

– Я не проснулась. И ты. Тот храм, он упал. Как только ты ушел.

– Надеюсь, и Странника расплющил.

– Нет. Ты отослал его. И ее.

– Но не тебя.

– Нет. Ты не знал, что я здесь.

«Ладно, ладно. Я все еще сплю?» – Чего ты хочешь?

– Тот храм… Он не сдержит столько душ. Столько горя. Он был сломан, и потому упал. Вот что ты должен был увидеть. Чтобы понять, когда это случится. И не грустить. Оказаться способным сделать то, чего ОН хочет, но не так, как ОН хочет. Всего-то.

– Ладно. А теперь полезай в собственный сон, Чашка.

– Хорошо. Просто помни: не плачь. Еще не время. Нужно ждать.

– Да ну? Сколько осталось до начала процедуры плача?

Но девочка уже ушла.

Он подхватил какую-то дьявольскую лихорадку среди тающих льдов. Трясется и бредит уже три или четыре ночи. Странные грезы внутри грез, снова и снова. Иллюзии тепла, удобства мехов, не промоченных потом; бальзам загадочных разговоров, смысл которых скрыт не в их теме. «Люблю такую жизнь. Она предсказуема. По большей части. А если непредсказуема – разницы не видно. Я принимаю все, что приходит. Каждую ночь я будто бы беру уроки самоконтроля».

Сейчас пришло время громадного стола, заставленного всеми излюбленными им блюдами.

Говорят, что он тощий как привидение.

Но каждую ночь он наедается до отвала!

***

Когда рассвет послал тени в ущелья и долины, превращая снежные пики в расплав золота, Серен Педак поднялась со шкур и встала, ощущая себя мрачной и подавленной. Высота гор заставляла ее горло саднить, глаза болели, привычная аллергия расцвела с новой силой. Вздрагивая под ударами режущего ветра, Серен следила за попытками Фира Сенгара вернуть к жизни огонь в костре. Давно замерзшие поленья поддавались неохотно. Чашка ходила собирать травы; сейчас она присела рядом с Тисте Эдур, приготовив находки.

Со стороны закутанного в меха Удинааса раздался надсадный кашель. Вскоре он медленно сел. Лицо полыхало лихорадочным румянцем, на лбу выступил пот, глаза запали. Он издал резкий звук – Серен не сразу поняла, что это смех.

Фир дернул головой, будто его укусила оса. – Тебе весело? Предпочел бы холодный завтрак?

Удинаас поморгал, смотря на Эдур, потом пожал плечами и отвернулся.

Серен прокашлялась. – То, что его забавляет, Фир, не имеет отношения к тебе.

– Говоришь за меня? – спросил Удинаас. – В любой миг белокожий воин, что стоит вон там, может обернуться драконом. А девочка Чашка откроет рот шире двери, и Фир провалится туда со всей своей жаждой измены. – Тусклые, безжизненные глаза не отрывались от Серен. – А ты, аквитор, станешь заклинать прошлые эпохи. Как будто безумства истории имеют хоть какое-то значение.

Свист и лязг цепочки придали некий вес его странным заявлениям.

Удинаас глянул на Скола и улыбнулся: – А ты мечтаешь погрузить руки в озеро крови, но не любой древней крови. Вопрос в том, сможешь ли ты манипулировать событиями, чтобы вызвать багровый поток?

– Лихорадка сварила твои мозги, – улыбнулся в ответ воин Тисте Анди. Затем он поглядел на Сильхаса Руина: – Убей его или брось.

Серен Педак вздохнула: – Скол, когда мы начнем спуск? Внизу найдутся травы, способные побороть лихорадку.

– Еще несколько дней, – отвечал тот, вращая цепочку в правой руке. – Но даже тогда… сомневаюсь, что вы найдете искомое. К тому же, – добавил он, – раба одолевает не обыкновенная немочь.

Сильхас Руин, не отводя взора от трассы предстоящего им пути, сказал: – Он верно говорит. Здешний гнилой воздух наполнен старой магией.

– Какой же? – спросила Серен.

– Фрагменты. Наверное… К’чайн Че’малле – они редко использовали магию легко понимаемым образом. В битве – никогда. Я вспоминаю нечто… некромантическое…

– И зачем она здесь?

– Этого не знаю, аквитор.

– Но почему ей поддался Удинаас? А не все мы?

Никто не отважился строить предположения. Удинаас снова хрипло засмеялся.

Звякнули кольца. – Я дальше гадать не готов, – произнес Скол.

Разговор снова угас. Чашка подошла ближе к Удинаасу, словно предлагая защиту.