Поэтому она идет одна. Не связанная дружеством ни с кем – по крайней мере, здесь – и не желающая этого менять.
Развалины города, немногим больше чем груды камней, простирались во все стороны; склон впереди становился все круче, и вскоре она начала думать, что может слышать шепот песка, раскрошенной штукатурки, кусков и обломков… как будто их прохождение возбудило окрестности, как будто потоки слежавшегося мусора начинали стекаться к ногам странников. Как будто само их появление нарушило баланс.
Шепотки могут быть голосами, заглушенными ветром; она ощутила – и внезапное понимание покрыло лоб бусинками пота – что почти понимает смысл сказанного. Понимает слова камня и строительного раствора. «Я сама соскальзываю в безумие…»
– Когда ломается камень, он испускает вопль. Теперь ты слышишь меня, Серен Педак?
– Это ты, Тлен? Оставь меня в покое.
– Наделены ли жизнью садки? Вполне возможно. Невообразимо. Они – силы. Аспекты. Тенденции проявляются в предсказуемости – о, Великие Умы, давно ставшие прахом, страстно спорили об этом, как и положено одержимым. Но они не понимали. Каждый садок – словно сеть, наброшенная на все другие. Его голос – воля, необходимая для придания формы волшебству. Они этого не увидели. Не поняли сути. Им виделся… хаос, паутина, каждая нить которой – энергия недифференцированная, еще не сформулированная, еще не получившая форму от Старшего Бога.
Она слушала, ничего не понимая; сердце грохотало в груди, каждый вдох стал напряженным хрипом. Это не голос Тлена, поняла она вдруг. Другой лексикон. Другие ударения.
– Но К’рул понял. Пролитая кровь – потерянная кровь, бессильная кровь, как выясняется в конце. Покинутая, она умирает. Доказательства: достаточно посмотреть на насильственную смерть. Чтобы садки процветали, струясь в предназначенных руслах и каналах, должно быть живое тело, бОльшая форма, что существует сама по себе. Не хаос. Не Тьма, не Свет. Не жар и не холод. Нет, это должна быть сознательная противоположность беспорядку. Отрицание всего и вся, когда это всё и вся мертвы. Ибо истинный лик Смерти – растворение, в растворении таится хаос. Таится, пока последняя мошка энергии не откажется от волевой искры, от сознательного сопротивления. Ты поняла?
– Нет. Кто ты?
– Ну, есть и другой способ увидеть все это. К’рул сообразил, что не сможет сделать это в одиночку. Жертвоприношение, открытие его вен и артерий может стать бесполезным, может стать неудачей. Без живой плоти, без организованного функционирования.
Ах, эти садки, Серен Педак… они – диалог. Теперь ты видишь?
– Нет!
Ее гневный крик отразился эхом в руинах. Она видела, что Сильхас и Скол привстали и глядят в ее сторону.
Фир Сенгар воскликнул: – Аквитор! Что ты отрицаешь?
Удинаас понимающе хихикнул.
– Не обращай внимания на порочную толпу, на заполонивший садки ураган звуков, на пользователей, на стражников, паразитов и охотников, на скопище старых и новых богов. Отбрось их мысленно, как учил Корло. Помнить насилие – развертывать его детали в ощущения, оживляя тем самым мерзкую истину. Он предупреждал, что это может стать привычкой, пристрастием, пока даже отчаяние не приобретет приятный вкус на твоем языке. Пойми же (здесь это сумеешь ты одна), что забирать свою собственную жизнь – наивысшее выражение отчаяния. Ты видела это. Бурак Преграда. Ты пережила это у края моря. Серен Педак, К’рул не мог свершить жертвоприношение в одиночку, дабы не наполнить садки отчаянием.
Диалог. Он предполагает множественное число. Один говорит с другим. Или со многими, потому что такой диалог должен быть постоянным, даже вечным.
Я говорю о Владыке Оплотов? Владыке Фатида? Возможно – лицо другого все время отвернуто ото всех, кроме самого К’рула. Так и должно быть. Этот диалог – подпитывание силы. Силы невообразимой, силы практически всемогущей, необоримой… пока лицо другого остается… отвернутым в сторону.
От тебя. От меня. От всех нас.
Серен дико озирала развалины и руины, всё это бесконечное поле разрушения.
– Однако диалог нужно ощутить, пусть и не услышать – такова его сила. Построение языка, согласие относительно принципов, значений и оттенков смысла… Серен Педак, чем ты считала Мокра? Разве он – не игра в грамматику? Искажение значений, переворачивание выводов, создание намеков, перекройка языка разума с целью обмана чувств…
Кто я?
Ну как же! Я Мокра, о Серен Педак.
Остальные уже собрались вокруг нее. Серен поняла, что стоит на коленях, упав от потрясения – будут синяки, ведь прижатая к камню плоть так ужасающе мягка… Она раздумывала над этим, глядя в глаза спутникам. Беседа между разумом и плотью, жалостливый диалог между мозгом и чувствами.
Она отмела прочь слова и погрузилась в нежный, безмятежный покой.
«Как это легко…»
– Берегись, ты смертельно рискуешь, обманывая себя. Ты можешь стать слепой к тяжести своих ран. В ходе такой игры легко умереть, Серен Педак. Нет, выбери для… экспериментов… другого. Корло мог бы научить тебя, будь у него время.
– Так… так он знает тебя?
– Не так близко, как ты. Благословенных слишком мало.
– Но ты же не бог, да?
– Тебе не нужно и спрашивать, Серен Педак.
– Ты прав. Но ты же… живой?
В ответе она расслышала веселье: – А вдруг главный мой обман – объявление о моем существовании? Язык имеет правила, а правила необходимы для создания языка. К’рул понял, что кровь утекает – и возвращается. Слабая, она оживает вновь. Круг за кругом. Но кто же, спроси себя, кто же враг всего этого?
– Не знаю.
– Да, еще не время. Но тебе нужно понять, Серен Педак. Прежде, чем мы достигнем цели.
Она улыбнулась: – Ты даешь мне задание?
– Диалог, любовь моя, не должен кончаться.
– Наш? С другими?
– Твои сотоварищи думают, что ты бредишь. Скажи, прежде чем мы расстанемся: кого ты выбрала для экспериментов?
Серен моргнула, взглянув на круг лиц. Выражения насмешки, тревоги, удивления, равнодушия… – Не знаю, – ответила она. – Это кажется… жестоким.
– Такова уж сила, Серен Педак.
– Я не могу решить. Пока что.
– Пусть будет так.
– Серен, – вскрикнула Чашка, – что с тобой стряслось?
Женщина улыбнулась и с трудом встала на ноги. Удинаас – к ее удивлению –
