— А что теперь? Отец хочет хату продавать. Не знаю, не знаю, что теперь будет…
Куба прячет лицо в ладонях и тяжело вздыхает.
А я почему-то чувствую облегчение.
Сам себя презираю за это — когда человеку рядом с тобой хуже, чем тебе, то тебе почему-то лучше. Не злорадствуешь, не смеёшься про себя… просто становится легче, свои неприятности уже не кажутся такими сложными.
Но все равно — как-то это… гниловато.
Мы сидим несколько минут молча, потом Куба глухо спрашивает:
— Ты взял?
Я достаю из кармана пакет, Мул берет его и подходит к столу.
— Бурбулятор, банка? — спрашивает он, не поворачиваясь к нам.
Мясо, рыбу? Чего изволите? Блин, как в ресторане.
Я смотрю на Кубу — пусть будет так, как захочет он. Может, станет ему немного легче.
— Давай через банку. — говорит Куба и подходит к столу, чтобы взять папиросу.
Курить через банку — это все равно что пить водку бокалами. Тяжело, но зато вставляет быстро и мощно.
Пока Мул и Куба забивают папиросы, я размышляю над тем, что все-таки будет дальше. Работы нет, деньги скоро закончатся, над головой висят семь тысяч и проклятый плейер, который я успел послушать раза два или три. Лучше бы я его продал, а деньги пропил. Не так обидно было бы.
Впрочем, сейчас будет не до гулянок. Где взять денег, чтобы отдать Игорю долг? Отдавать надо, по- любому. Может, попробовать уломать Мажора?…
Кстати, о мажорах… а где пицца?
— Мул, а где пицца? — интересуюсь я, чувствуя новый прилив голода.
— Позвони своему другу и спроси. — советует Мул, не отрываясь от своего занятия.
— Не привозили? Кабан, пиццу не привозили?
— Нет. — отвечает Кабан.
А времени уже прошло прилично. Должны были уже привезти. Если заказ был.
Через полминуты я слышу в трубке мертвый голос, сообщающий, что абонента я сейчас не услышу.
Мул презрительно смотрит на меня, но я понимаю, что его презрение адресовано не мне, а одному нашему жадному знакомому.
Кабан взрывает свою папиросу, вставляет зажженым концом себе в рот и выпускает в банку струю дыма. Пока дым доходит до краев банки, Мул берет свернутую в трубку бумагу и подходит поближе.
Смысл курения через банку заключается в мгновенном потреблении повышенной дозы — буквально за одну секунду Мул вдыхает через трубку весь дым без остатка и задерживает дыхание.
А Кабан снова задувает и Мул тянет трубку мне.
Жесткая тема — банка. Дым режет гортань, в легких, кажется, совсем не остается места, но тянуть надо до конца. Не оставляя после себя ничего.
Нам хватает по две банки, чтобы переступить границу реальности и попасть в другой мир. Даже не так — надеть другую оболочку, сквозь которую смотришь на вещи несколько по-другому, воспринимая их в совершенно новом свете. Мы рассаживаемся вдоль стенки и молчим, думая каждый о своем. Я знаю, о чем сейчас думает Мул, знаю, какая проблема гложет сейчас Кабана и постепенно возвращаюсь мыслями к своим делам.
Плейер… Плейер я отдавать не буду. И деньги не отдам. Просто поговорю с Аллой, она должна понять, что у меня сейчас тяжелое положение. Поймет. Я знаю, что смогу ей все объяснить.
Одной головной болью стало меньше.
Игорь… С ним не договоришься, это я понимаю даже в нынешнем состоянии. Надо сделать что-то другое. Например, выручить его. Устроить ему неприятность и все самому уладить. Бесплатно, но ожидая благодарности. Скажем, будет у него проверка на складе… СЭС… нет, лучше налоговая полиция или ОБЭП…
— Парни, есть у кого-нибудь знакомые в налоговой? — спрашиваю я.
Никто не отвечает. Даже как-то неуважительно.
— Вы чего, оглохли? Есть…
— Нафига тебе? — спрашивает Мул.
— Я Игорю денег должен. Много. Думаю ему одну акцию устроить, а потом отмазать. Может, прокатит…
— У меня нет. — отвечает Мул после небольшой паузы.
— Куба, а у тебя есть?
Кабан молчит. Даже не похоже, что он под кайфом.
— Кабан?
…
— Эй, Кабан!
— Не трогай его, — советует Мул. — ему и так хреново.
— Да я просто спросить… — начинаю пояснять я Мулу, но тут Кабан неожиданно спрашивает:
— А почему барыг не уважают?
— Потому что они все козлы! — моментально отвечает Мул.
— И все-таки? — Куба с интересом смотрит то на Мула, то на меня. Но я не знаю, что ему сказать, говорит Мул.
— Кабан, они наживаются на чужом горе. У кого-то выхода нет, а они на этом зарабатывают.
— Дай сигарету. — просит Кабан у меня и я лезу в карман. Закуриваем все трое, затем Кабан говорит:
— Вот эти, которые венками торгуют, памятники делают, на кладбище места продают… они тоже на чужом горе наживаются, но про них никто не говорит, что они такие-сякие.
— От барыги ты зависишь. Причем в этой зависимости он виноват не меньше твоего. И он… думаешь, он тебя за человека считает? Для него ты существо, приносящее ему немного денег. Он живет на расшатанных нервах мескалинщиков, на ломке героинщиков, на слезах матерей и на ранней седине отцов, на ссорах с любимыми… — Мул постепенно воодушевляется, словно спящий вулкан просыпается и извергается словесной лавой, но Кабан взмахом руки останавливает его речь.
— Хватит, я понял. Мул, короче, ты не хотел бы быть барыгой, да?
— Я — нет. А ты что, хочешь наркотой поторговать?
Вопрос задан в шутливой форме, но Кабан никогда не воспринимал шутку как шутку.
Какое-то время он молчит, затем говорит:
— На сегодняшний день я никто. Реально я ничего не умею делать, кроме как играть в компьютер и накуриваться. Учеба — занятие хорошее, но если ты знаешь, что в дальнейшем она тебе понадобится. Лично я не вижу впереди никакой перспективы, а вот работать мне сейчас надо. Следовательно, учебу придется бросить. Дальше: куда идти работать? Грузчиком? Подсобным рабочим? Заработок — копейки, вариантов подняться — ноль. Воровать не умею, в бандиты податься — я ни духом, ни силой не вышел… Почему бы не попробовать?
— Западло быть барыгой. — вяло заявляет Мул и зевает так заразительно, что меня самого тянет в сон.
— Это ты так считаешь. А Афоня уверен, что западло — закидываться.
— Это беспредметный разговор, — влезаю я в спор. — не все так просто…
— Почему? Трудно купить травы и потом продать ее?
— Два-три пакета ты купишь и продашь без проблем. А возьмешь мешок — тебя Афоня, если узнает, сам ментам сдаст. Или братву подключит, ни травы, ни денег не будет. Еще и по башке получишь.
Кабан молчит. Только вряд ли его убедили мои слова. А меня это беспокоит. Это не стеб и не бред накурившегося. Кабан никогда не стебется и никогда не бредит.
— А если Афоню кинуть? — спрашивает Кабан. Или размышляет вслух.
Если бы эти слова сказал не Куба, а кто-нибудь другой из нашей компании, мы бы с Мулом
