обязательно развили эту тему, помечтали бы о славном «Большом Куше» и… и всё.
Но Кабан не шутит. Он всерьёз думает над тем, как кинуть, наверное, самого крупного в городе розничного продавца наркоты.
— Как ты его кинешь? — спрашиваю я.
— Не знаю… — медленно отвечает Кабан. — Надо подумать.
— Куба, ты псих? За это голову открутят быстрее, чем ты чихнуть успеешь. Уже было такое, помнишь?
— Мне деваться некуда. — Кабан встает с пола и подходит к столу.
— Мул, скажи ему… — я поворачиваюсь к Мулу и вижу, что тот спит. Улегся незаметно на пол, свернулся калачиком и тихо посапывает, разморенный анашой и, видимо, утомленный размышлениями Кабана.
Вопреки моим ожиданиям Кабан не забивает еще одну папиросу, а берет со стола фигурку Джа и долго смотрит на нее.
— Он, наверное, не так относится к диллерам, как мы… — задумчиво произносит Кабан и поворачивается ко мне. — … в конце концов, вся эта шумиха вокруг аморальности продажи наркоты всего лишь предрассудки.
Я заметил, что Кабан назвал продавцов по-другому. Не барыги, а диллеры. А ведь так слово приобретает совершенно другой оттенок. Может, и правда, это предрассудки?
И деньги мне сейчас нужны… а впереди тоже никакой перспективы.
И свои действия я могу всегда оправдать отчаянием.
— И что ты предлагаешь? — спрашиваю я у Кубы. Я уже почти согласен с ним, я верю в то, что у нас получится стать…. нет, не барыгами, дилерами. Я готов сносить на своем пути всё… почти всё. С Афоней связываться не хочется.
— Ты у Афони чемоданчик видел? — спрашивает Куба.
— Видел. — отвечаю я.
— Догадываешься, сколько приблизительно там денег? В товаре.
Киваю головой, хотя представляю себе конкретную сумму довольно смутно. Просто знаю, что много. Но знаю я и другое — Афоня не один, он часть Системы. И против нее идти нельзя.
— Кабан, а не легче самим брать товар и продавать? Я к тому, что в прошлом году двое уже хотели точно так же кинуть…
— Я помню! — резко перебивает меня Куба. — Идиоты. Ты знаешь, что их ломало, когда они Афоню били? Ты знаешь, что они обкололись сразу же после того, как забрали чемодан? Ты знаешь, что Афоня их знал лично, и все-таки они оставили его в живых?
Когда до меня доходит смысл последней фразы, у меня челюсть непроизвольно свешивается вниз.
— Кабан, ты что, хочешь…
— Да.
Куба берет папиросу и начинает ее потрошить. Табак сыпется на клочок бумаги, лежащий перед статуэткой — Куба похож на колдуна, выполняющего некий черный обряд. Ему бы костюмчик сменить, да невнятное бормотанье добавить…
— Куба, я в этой затее участвовать не буду. — заявляю я, как мне кажется, твердо и уверенно.
— В смысле, ты курить не будешь?
— Да нет, братан, — язвительно отвечаю я, — курить я буду. А твои безумные планы с Афоней…
— Я еще ничего не спланировал. — жмет Куба плечами. — Пока только есть несколько идей, которые надо проработать. Я знаю только одно — если Афоня будет, то мы работать не сможем.
Сигнал телефона заставляет Кубу вздрогнуть, едва не рассыпав траву, лежащую уже на ладони. Он старается взять трубку спокойно, но скрыть эмоции у него не получается. Кабан всегда волнуется, когда звонит его телефон. Уже несколько месяцев он ждет одного звонка. Надеется, что она позвонит и тогда он всё объяснит ей. Он до сих пор любит ее и я, глядя на Кубу, верю, что любовь все-таки есть. Я завидую ему — все-таки хорошо, когда у тебя есть человек, ради которого ты можешь и хочешь что-то сделать.
Но сейчас звонит не она — это видно по лицу Кабана, смотрящего на табло.
— Мишаня приехал. — усмехается он и подносит трубку к уху. — С приездом, корефан!
Мишка — самый необычный человек в нашей компании. Он старше нас всех на несколько лет, два года назад он вернулся из армии. Служил в ОМОНе, воевал в Чечне и через месяц после возвращения по пьянке попал под машину. Теперь он передвигается только на инвалидной коляске — у него ампутировали обе ноги. Жена с ним развелась через пару месяцев после аварии, одно время он даже пробовал сесть на иглу, но сразу же бросил это занятие и лишь иногда с нами заходил… заезжал в «офис» покурить. Он никогда не унывает, в прошлом году даже умудрился поехать на море. Он не комплексует и ведет себя всегда на самом высшем уровне. Мало того — он сам шутит насчет своей инвалидности и не против, если иногда мы тоже себе это позволяем. Две недели назад он укатил к тетке в деревню отдохнуть, а сегодня, стало быть, приехал.
— Привет передай. — говорю я Кубе.
— Тебе Веня привет передает. — говорит Кабан и, прижав трубку плечом к уху, начинает забивать косяк. — Мы в «офисе». Подтягивайся, есть кое-какие идеи. Давай, ждем.
Кабан кладет трубку в карман и смотрит на меня:
— Как думаешь, Мишаня заинтересуется?
— Чем? Твоей фантастической идеей…
— Она не фантастическая. — перебивает меня Кабан. — Сейчас покурим и я постараюсь тебя убедить.
Он начинает забивть вторую папиросу, а я подвигаюсь к Мулу и трушу его за плечо:
— Мул! Мул, Мишаня приехал.
— А? Где? — Мул открвает глаза, смотрит вокруг и потягивается. — Веня, какого черта ты меня разбудил?!
— Мишаня звонил, сейчас приедет сюда. — говорю я.
Мул трет глаза и поднимается. Гулко сглатывает слюну и тыкает в меня указательным пальцем:
— А твой корешок? Он, наверное, адрес опять забыл?
Мул не прав. Мажор мне такой же корешок, как и ему. Просто Мул его чуть больше недолюбливает, чем я, но Мул вообще мало кого любит. Я демонстративно отворачиваюсь, всем видом показывая, что я не собираюсь спорить о Мажоре.
— Кабан, ты чего там про Афоню говорил? — спрашивает Мул, подходя к столу-алтарю.
— Чемоданчик. — отвечает Куба.
— Что чемоданчик?
— Забрать надо у него чемоданчик. Там товара прилично.
— Интересно… — Мул зевает и смотрит на остаток плана. — Еще на два стандарта хватит… Помню, как два придурка сунулись еще давно к Афоне. Один, кажется в реанимации умер, а второму повезло, сразу убили…
Кабан ничего не говорит, но его лицо постепенно мрачнеет. Он заканчивает забивать вторую папиросу и осторожно кладет ее перед статуэткой Джа.
— Взрывай! — говорит Мул и Кабан отрицательно машет головой.
— Подождем Мишаню.
Минут десять мы сидим в полной тишине и ждем Мишку. Анаша, которую мы недавно курили, какая- то непонятная — долбит, отпускает и снова долбит. Мул опять начинает дремать, Кабан курит обычную сигарету и пытается выпустить дым кольцами, а я наблюдаю за ним. Кольца не получаются и я вдруг понимаю, почему — Кабан слишком занят своими мыслями, чтобы следить за тем, что он делает. Следовательно, для него внутреннее состояние сейчас гораздо важнее внешнего. А всегда ли так происходит, или это только по накурке?…
Мои уже начавшие путаться мысли развеивает знакомый голос, донесшийся из-за двери:
— Впустите безногого погреться! Кто-нибудь, помогите инвалиду!
Я открываю дверь и вижу Мишку, сидящего в инвалидном кресле. Из одежды на нем одни шорты,
